Автобиография

В связи со всем этим я выросла без чувства разделения и конфликта между классами. Даже в годы Депрессии были вещи, которые связывали нас вместе. Монархия, конечно же, была одной из них. И моя семья, как и многие другие, чрезвычайно гордилась Империей. Мы верили, что она принесла закон, хорошее управление и порядок в страны, которые иначе никогда бы их не узнали. Я была романтически увлечена далекими странами и континентами и той пользой, что мы, британцы, могли им принести. Ребенком я с изумлением слушала методистского миссионера, описывавшего свою работу со столь примитивным племенем Центральной Америки, что у них не было письменности до того, как он ее для них создал. Позднее я серьезно подумывала о поступлении на государственную службу в Индии, поскольку мне Индийская империя представлялась одним из величайших достижений Британии. (При этом меня совершенно не интересовала государственная служба в Британии.) Но мой отец сказал, как оказалось, весьма проницательно, что к тому времени, когда я буду готова поступить в Индии на государственную службу, она уже, возможно, существовать не будет.

Что касается международной политики, я помню, когда я была еще очень мала, мои родители выражали беспокойство по поводу слабости Лиги наций и ее отказа прийти на помощь Абиссинии, когда Италия оккупировала ее в 1935 году. Мы испытывали глубокое недоверие к диктаторам.

Мы мало что знали об идеологии коммунизма и фашизма в то время. Но в отличие от многих консервативно мыслящих людей мой отец яростно возражал против того, что фашистский режим нужно поддерживать, поскольку это единственный способ победить коммунистов. Он верил, что свободное общество было лучшей альтернативой обоим режимам. Это его убеждение скоро стало и моим. Задолго до объявления войны мы уже имели представление о Гитлере. При показе кинохроники я с отвращением и непониманием смотрела на съезды напыщенных коричневорубашечников, так сильно отличавшихся от мирного самоуправления в нашем городе. Мы также много читали о варварстве и абсурдности нацистского режима.

Но это не означает, конечно, что мы смотрели на войну с диктаторами только как на ужасающую перспективу, которую по возможности нужно избежать. У нас на чердаке хранился целый сундук с журналами, где среди прочего была знаменитая фотография времен Первой мировой войны, запечатлевшая шеренгу британских солдат, ослепленных горчичным газом и идущих на перевязочный пункт, каждый из которых держался за плечо идущего впереди, чтобы не потерять дорогу. Надеясь на лучшее, мы готовились к худшему. В сентябре 1938 года – время Мюнхенского соглашения – мы с мамой пошли покупать многие метры черной ткани. Отец много времени отдавал организации противовоздушной маскировки. Как он позднее сказал, противовоздушная маскировка – это чистилище для Альфа Робертса: оно отнимает столько времени, что больше ни на что не остается.

Самый распространенный миф о тридцатых, должно быть, то, что это были скорее правые, чем левые (те, кто с энтузиазмом потворствовал политике умиротворения). Исходя не только из моего собственного опыта (я жила в политически активной семье правых), но и вспоминая о том, как лейбористы голосовали против воинского призыва даже после того, как немцы заняли Прагу, я никогда не могла в это поверить. Но важно помнить, что атмосфера того времени была столь пацифистской, что возможности практичного политического решения были ограничены.

Масштаб проблемы стал явным во время парламентских выборов 1935 года – тогда, в возрасте десяти лет, я обрела свой первый политический опыт. Уже ясно, что я росла в чрезвычайно политической семье. И при всей серьезности чувства долга, что лежало в ее основе, политика была развлечением. Я была слишком мала, чтобы агитировать за моего отца во время выборов в совет, но меня приставили к работе – я складывала ярко-красные выборные листовки, восхваляющие достоинства кандидата от консерваторов сэра Виктора Уоррендера. Мои липкие пальцы окрасились в красный цвет, и кто-то сказал: «Вот помада леди Уоррендер». Я, без сомнения, хотела снова увидеть сэра Виктора. В день выборов мне было поручено важное задание бегать взад и вперед между комнатой, где заседали консерваторы, и избирательным участком (наша школа) с информацией о том, кто уже проголосовал. Наш кандидат победил большинством голосов, хотя преимущество уменьшилось с 16 000 до 6000 голосов.

Я не понимала тогда споров о перевооружении и Лиге наций, но это были очень трудные выборы, проходившие в борьбе с оппозицией со стороны энтузиастов референдума и с Абиссинской войной на заднем плане. Позднее, в подростковые годы, я вела жаркие споры с другими консерваторами о том, был ли Болдуин виновен в том, что ввел электорат в заблуждение во время кампании, не рассказав об опасности, грозившей стране. На самом деле, если бы партия «Национальное правительство» не прошла на выборах, перевооружение не случилось бы быстрее, и очень вероятно, что лейбористы сделали бы еще меньше. Да и Лига наций никогда не смогла бы предотвратить войну.