Автобиография

Я заметила, что во время наших научных разговоров мы с мужем говорим на каком-то птичьем языке и понимаем друг друга с полуслова. Язык книг рядом с ним выглядел, как казенная официалыцина, вроде газет. Мне пришло в голову, что в нем, как и в газетах, надо читать между строк. Мои вероятности вели себя как живые, и где-то в сухих определениях скрывались свойства их характера. Я снова схватилась за книжки - но теперь уже в самом жесте была бесцеремонность - и стала нахально просматривать их по диагонали, сопровождая процесс нелестными замечаниями относительно догматизма определений и фарисейства доказательств. Я вела себя как бывший раб, ставший господином и хотя таких вещей "не может носить земля", как сказано в библии, в условиях книжного террора, продолжающегося и по сей день, это была правильная пугачевщина. Главное было сделано: я научилась получать образ из стального текста книги.

Из статистической физики, где учебники прекрасные и по отношению к которым всегда наблюдался респект и чтение, образы поступали непрерьшным током. Сверхзадача перевода статфизики в математику решалась наложением этих образов и их совмещением. Это было мучительное состояние - образы то сливались, то распадались в разные стороны - покуда с чувством облегчения не возникал расширенный образ, который переходил слева направо из статфизики в математику. По этому мосту начинала поступать информация, шел перевод, правильность которого определялась получением решения конкретной цетлинской задачи. При этом я никогда не знала, когда я совершаю положенную переводческую вольность, а когда подлаживаюсь под собственный образный стиль мышления. Мне казалось, что только я одна думаю образами и ассоциациями и что это такое мое извращение. Тот факт, что никто об этом не говорил и не упоминал, казался мне доказательством. Про остальных я думала, что они садятся и логически рассуждают, как в учебниках указано. Мне не приходило в голову, что если бы так оно и было, сами авторы учебников все открытия и сделали бы.

На этой работе - с опорой в виде книжек справа и слева - я поднялась на ноги. Появился новый мощный мотор: так как мое белое пальто стало совсем бродяжьм, я начала решать задачи, чтобы меня все мужчины любили. Зачем мне нужны "все", я не задумывалась - желание было древним, как мир, и одновременно абстрактно-детским, направленным в белый свет, как в копеечку. По-видимому, ничто меньшее, чем "все мужчины", не могло мне мое пальто компенсировать. Одновременно мои задачи стали обрастать бредом, и так как их результаты находили себе применение не только в биологии, но и в экономике, социологии и сложных системах вообще, то получалось, что статистическая физика спасает цивилизацию. Цивилизация жалостным голосом взывала ко мне, умоляя не прекращать работать и не дать ей остановиться. Она находилась там, по ту сторону железного занавеса, где на свободе в ярком освещении она вроде как крутилась и преодолевала свои трудности нормальные трудности сложной системы, мучающейся своей сложностью. Я ей из своей серой мертвечины помогала, как могла - вокруг меня цивилизации не было. Чтобы увеличить помощь, я всех агитировала заниматься моими задачами и произносила длинные и горячие речи, заражая окружающих. Сейчас я их забыла, потому что они были неправильные - но тогда это был мотор, который мертвого мог поднять из гроба, и он меня поднял. Я моталась от задачи к задаче на двух костылях, как бывший парализованный; математика была для меня только несговорчивая девка, из которой я выбивала ответы на вопросы, спасающие мою далекую возлюбленную.