Автобиография

И, кончивши куплет, наклонилась к своей старой ворчунье, крепко поцаловала ее в нахмуренный лоб.

– Сваволишь, Гелено! – повторила панна Дорота, и мы встали из-за стола.

– Что же нам теперь делать? – сказала хозяйка, опускаясь на оттоман.

– Спать, – сказал я добросовестно.

– Я спать не хочу. Я теперь бы танцовала, до самого утра танцовала бы, – говорила она, смеясь и лукаво поглядывая на панну Дороту.

– За чем же дело стало? – сказал я. – Пойдем опять в павильон, я буду вертеть шарманку, а вы танцуйте с панной Доротой.

– Нет, не так, мы панну Дороту заставим играть, а с вами будем танцовать. Мамуню моя! – прибавила она, нежно целуя свою дуэнью. – Пойдем в павильон.

– Сваволишь, Гелено! – проворчала невозмутимая старуха и отрицательно кивнула головой.

– А я вам не буду читать «Остапа» и «Ульяну», когда вы ляжете спать. Я ей каждую ночь читаю, – продолжала она, обращаясь ко мне, – а она один час не хочет для меня повертеть шарманку. Ей-богу, читать не буду! А завтра и цветы не полью до восхода солнца. Пускай вянут! Вам же хуже будет. Придется другие садить. А я и другие не полью. Пойдем же, моя мамусенько, хоть на один часочек! – И она нежно прижалась к панне Дороте.

– Сваволишь, Гелено! – проговорила та своим деревянным голосом. Гелена задумалась на минуту и потом сказала, обращаясь к своей дуэне:

– Пойдем лучше спать. Я вас раздену, моя мамочко, накрою вас и буду вам читать, до самого утра буду вам читать.

– Желаю вам короткой ночи, – сказал я, кланяясь.

– Подождите, я вас проведу до швейцара, а то вы заблудите в нашем Вавилоне, и передам вас на руки старому Прохору, – говорила она, вставая и охорашиваясь.

Я не отнекивался от этой милой услуги и вслед за хозяйкой вышел в одну из четырех дверей. Пройдя узкий коридор и известную уже читателю красную комнату, мы вышли опять в коридор и очутились у выхода на двор. Она постучала в дверь. И вместо колоссального швейцара явился маленький жиденький старичок с фонарем в руке.

– От вам и Прохор, – сказала она мне и, обращаясь к старичку, продолжала: – А ты, Прохоре, будь ласкав, як очей своих стережи сего пана. Прощайте, – сказала она, подавая мне руку.

Едва успел я выговорить: «Прощайте!» – как она уже исчезла в глубине коридора, и только шум шелкового платья долетал до меня.

Я стоял неподвижно и слушал этот гармонический шум. Прохор, казалось, тоже был под влиянием этой безгласной гармонии. Так прошло несколько минут. Прохор первый очнулся и выпустил меня на двор.

Пройдя небольшое пространство за Прохором или, вернее, за фонарем, мы очутились на лестнице и, взойдя во второй этаж, вошли в чистую небольшую комнату, а потом в большую, освещенную восковой свечой. Я поблагодарил и отпустил Прохора. Разделся. Погасил свечу и утонул в чистой свежей постели.

VI

Против обыкновения я скоро заснул. Спал крепко, но недолго. Едва начал проникать слабый свет сквозь белые прозрачные шторы, как я проснулся. Отвернувшись к стене, попробовал было заснуть снова, но напрасно и пробовал. Происшествия минувшей ночи разом завертелись в моем воображении и не давали мне покоя. Не припомню, которой ногой я встал с постели и подошел к окну, чтобы взглянуть на фасад этого безобразного лабиринта, в котором я встретил такую прекрасную волшебницу.

Приподнял стору, и первое, что мне попалося на глаза, это старый Прохор. Он шел через двор с умывальной посудой в руках и с полотенцем через плечо. Ничего не могло быть для меня больше кстати. Стало быть, Прохор не промах в лакейской профессии. А с виду-то он не похож на члена этого многочисленного праздного, растленного сословия. Он более смахивал на скотника, дворника или огородника, но никак не на лакея. И что ей вздумалось назначить мне такую нецеховую прислугу? Не сказал ли ей кто-нибудь, что я терпеть не могу цеховых мастеров лакейского дела? Сочувствие, ничего больше. А между тем в переднюю комнату тихо вошел мой личарда. Минуту спустя он едва слышно кашлянул и, отворив тихонько дверь, показал мне свою кроткую, тощую физиономию.

– Добрыдень вам, – сказал он хриплым дискантом. – Чом же вы не спыте? – прибавил он, растворяя дверь.

– Не спыться, Прохоре! – отвечал я ему его же наречием.

– Не спыться, – повторил он едва слышно. – Дыво, и в карты не граете, и не спыте. Так будем умыватысь, колы так, – говорил он, ставя умывальный прибор на стул.

– А разве паны все еще играют в карты? – спросил я его.

– Грають, – отвечал он лаконически.

«Молодцы!» – подумал я тоже лаконически. И, любуясь кроткой, грустно улыбающейся миной Прохора, спросил его, не был ли он когда-нибудь садовником или пастухом чужого стада?

– И садовныком, и пастухом був, – отвечал он, глядя на меня пытливо.

– А еще чем был? – спросил я его.

– И паламарем, и бродягою, и кобзаря слипого водыв колысь, где малым. От и в лакеях Бог велив побувать. – Последние слова проговорил он едва слышно.

После омовения я наскоро, без помощи Прохора, оделся, взял шапку, палку и вышел в переднюю.