Автобиография

И может, потому, что я теперь в родовом деле, я, наконец, уверовала в свое подсознание. До этого я вела себя, как Фома Неверующий, который после каждого чуда просил еще одного, чтобы окончательно убедиться - но когда я вложила персты в седьмое трехмерное видение, я воскликнула, как он: "Господь мой и Бог мой!" Мелкое чудо пошло таким косяком, что математические случаи рядом с ним - как солдатский паек рядом с кандидатским банкетом. Колесо вертится, будто смазанное и временами слышен даже легкий треск, как от гоночного велосипеда; вдохновениев-сдохновениев полный кошель, как мелочи в сумке у кондуктора; герои зачинаются и встают из головы, как Афина-Паллада из головы Зевса - ну прямо музыкальная картина "Рассвет над Москва-рекой", не помню, кто написал. Войска мои сейчас на голову выше меня, и когда они идут в атаку, передо мной одна задача физически выстоять. Когда я ночью, в темноте, бегаю записывать приходящие фразы, сын спрашивает сочувственно: "рассказы напали?" Они, действительно, нападают, как запой или счастливая любовь - и ставят меня в приятное положение человека, который ни ответственности за свою продукцию не несет, ни похвалы не заслуживает, если она качественная. Моя награда в другом - в блаженствах, которыми сопровождается производственный процесс. Царство Божие, действительно, внутри нас - где-то в середине головы, в районе темечка.

Но хоть я и рекламирую подсознание в доходчивой форме моей биографии, должна предупредить, что это хозяин жестокий - он жнет, где не сеял и собирает, где не рассыпал. За неповиновение он грызет, как нечистая совесть и насылает болезнь, похожую на несчастную любовь. Зато платит удивительно щедро - пять талантов на пять, два на два и один на один. Так что стоит поступать к нему в рабство и падать на лицо при малейших признаках его гнева - за послушание он дарует творческую свободу. Как сказано в библии: "Ибо иго Мое благо и бремя Мое легко". И как благоразумный Давид безудержно льстил Господу и плакал ровно до тех пор, покуда мог изменить приговор, так и тут есть способы, не убоявшись и изучив поближе характер хозяина, смягчить суровый приговор "в поте лица будешь есть твой хлеб".

Можно, например, писать два рассказа сразу - один полегче, другой потруднее - и использовать молнии вдохновений, бьющие в легкий рассказ, для выволакивания тяжелого. Молнии обязательно придут - это блюдо в программе меню. Если же совсем сорганизоваться и использовать каждый разряд одного рассказа для другого, можно получить качели, где без всяких моторов две работы в полетах будут выволакивать друг друга за уши. Надо действительно писать, когда труба запоет - но только чужая труба, от другого рассказа. Можно еще написать рассказ без предварительного замысла, без заранее увиденного конца и без шарика. Для этого надо как бы с закрытыми глазами пройти по гимнастическому бревну сюжета, свободно поворачивая его в сторону наибольшего притока свежих деталей; затем перед концом остановиться, собраться, и, взмолившись невидимой руке о поддержке - завершить взрывным соскоком, с тройным сальто назад. Кто испугается - тот упадет, но кто сохранит нахальство и веру, выполнит упражнение, как Ольга Корбут, и завоюет благорасположение господина своего. Как сказано в библии: "Бог не есть Бог мертвых, но живых".

От этой кухни моей профессии проснулась полузабытая биологическая страсть и интерес к работе мозга. Я сама - экспериментатор, объект наблюдения и инструменты. От меня требуется точность, хладнокровие и готовность подставить наблюдению любой участок. Когда набегает шампанское в крови, и как накоротко замыкает между небом и землей, так что непредвиденные слова сами стекают с пера - я посреди восторга и удивления отмечаю, что трясет меня словно под током, и что это похоже на электростатический разряд через мозг как через конденсатор. Это так же непонятно, как трехфазный ток - но на сей раз нет человека, которому бы это было понятно. Удивительны художественные аппартаменты, в которых сейчас идет работа - и среди них особо выделяются два экрана: один маленький, где-то в лобных долях, на котором я думаю в натуральных цветах, и второй, огромный, широкоформатный, где-то в середине головы, на котором в поразительных цветах идет сцена рассказа. Я вижу - и потом пишу. Когда цвета устанавливаются и я пригляделась - я наклоняю голову и спокойно проникаю под рамку, в трехмерное пространство сцены. Прямо передо мной горит багровый, в полнеба закат, лениво-угрожающе катит свои волны зимнее море, впереди стоит черный герой, вдыхает ветер, думает свои тяжелые мысли. Я стою за ним, рассматриваю детали, или сижу, как писец, с пером и бумагой и записываю. Изображение заходит за глаза, и сзади я еще ощущаю пространство между своей спиной и той дверью, в которую я вылезла. Дорого бы я отдала, чтобы узнать, как это делается. "Если бы только знать", как говорили чеховские героини.