Автобиография

Доктор Джон очень любил животных, в особенности собак. Нет нужды рассказывать об этом никому из тех, кто читал трогательный и прекрасный шедевр «Рэб и его друзья». После смерти доктора его сын Джок опубликовал о нем небольшие памятные записки, которые распространял частным образом среди друзей, и в них встречается один маленький эпизод, иллюстрирующий взаимоотношения, существовавшие между доктором Джоном и другими живыми существами. Он рассказан одной эдинбургской дамой, которую доктор Джон часто подвозил до школы и обратно в своем экипаже в те времена, когда ей было двенадцать лет. Она сказала, что однажды они мирно болтали с ним, когда он вдруг оборвал себя на середине фразы и с крайней заинтересованностью высунул голову из окна экипажа, а затем вновь занял свое место с разочарованным выражением на лице. Девочка спросила: «Кто это? Какой-то ваш знакомый?» Он ответил: «Нет, совсем незнакомая собака».

Для Сюзи у него было два имени: Крохотная Женщина и Мегалопис. Это устрашающее греческое наименование было пожаловано ей из-за ее больших-больших карих глаз. Сюзи и доктор часто устраивали веселую возню. Каждый день он отставлял в сторону свою солидность и играл с ребенком в «медведя». Я сейчас уже не помню, кто из них был медведем, но думаю, что это был ребенок. Поперек угла гостиной стоял диван, а за ним была дверь, открывавшаяся в комнату Сюзи, и девочка имела обыкновение лежать в засаде за диваном, поджидая доктора. Вернее, даже не лежать, а стоять в засаде, потому что когда она стояла выпрямившись, была слегка видна только ее светловолосая макушка. Согласно правилам игры, она была невидима, а этот кусочек не считался. Я думаю, что скорее всего Сюзи была медведем, потому что мне припоминаются два или три случая, когда она неожиданно выпрыгивала из-за дивана, вгоняя доктора в безумный страх, который ни в малейшей степени не смягчался тем фактом, что он знал о поджидавшем в засаде «медведе».

Представляется невероятным, что доктору Джону могло бы прийти в голову рассказать гротескный анекдот. Подобное настолько не сочеталась с тем мягким и невозмутимым характером, который… впрочем, не важно. Я пытался обучить его такому анекдоту, и он, как мог, старался в течение двух или трех дней совершенствоваться в этом искусстве, но так и не преуспел. Это была самая впечатляющая демонстрация на свете. Во всем Эдинбурге не нашлось бы ни одного знакомого ему человеческого существа или собаки, которое бы не было повержено в изумление, увидев доктора Джона, пытавшегося воспроизвести этот анекдот. Анекдот был одним из тех, что я рассказывал несколько сотен раз со сцены и который всегда любил, потому что он очень хорошо забирал аудиторию. Это был монолог заики о том, как он вылечился от своего недуга, исполнявшийся с присвистыванием посреди каждого слова, которое бедняге оказывалось не под силу произнести по причине заикания. И потому весь рассказ представлял собой нелепую смесь заикания и присвистывания, сопротивляться которой было не под силу никакой аудитории, настроенной на смех. Доктор Джон научился воспроизводить механические детали анекдота, но ему так и не удалось доносить эти детали с выражением. Он был сверхъестественно серьезен и степенен во время исполнения, а потому, когда доходил до кульминационной фразы в конце… но я должен привести эту фразу, а не то читатель не поймет. Она звучала так: «Врач велел мне свистеть всякий раз, как я захочу заи-(свист)… заи-(свист)… заи-(свист)…кнуться. Я стал так делать и полностью вы-(свист)… вы-(свист)… вы-(свист)… вы…лечился!»

Доктор не мог овладеть этой победной нотой. Он всегда с тяжеловесной серьезностью заикался и присвистывал, присвистывал и заикался на протяжении всего анекдота, и концовку произносил с мрачной торжественной важностью судьи, выносящего смертный приговор.

Он был чудеснейшим человеком в мире – разве что его пожилая сестра была точно такой же… Каждый день в течение шести недель мы с ним в его экипаже объезжали пациентов. Он всегда приносил корзинку винограда, а мы приносили книги. Та схема, с которой мы начали в первый день, поддерживалась неизменной до конца – она была основана на реплике, которую он бросил, высаживаясь из экипажа, чтобы навестить первого пациента: «Развлекайтесь, а я тем временем пойду уменьшать население».

Ребенком Сюзи имела вспыльчивый нрав, и он стоил ей многих раскаяний и многих слез, прежде чем она научилась им управлять, но после этого от вспыльчивости осталась лишь здоровая и благотворная изюминка, а характер благодаря ее присутствию стал сильнее и здоровее. Когда я вглядываюсь в давно минувшие годы, мне кажется лишь естественным и извинительным, что я останавливаюсь с любовью, тоской и предпочтением на ранних эпизодах ее жизни, так ее украсивших, и позволяю нескольким небольшим проступкам остаться без осуждения и упрека.