Автобиография

Во время своего ученичества в Сент-Луисе он близко познакомился с Эдвардом Бейтсом, который входил впоследствии в первый кабинет мистера Линкольна. Бейтс был кристальной чистоты человеком – честным, прямым – и выдающимся адвокатом. Он терпеливо разрешал Ориону приходить к себе с каждым новым проектом, обсуждал его с ним и гасил его порывы с помощью доводов неопровержимой логики – так было поначалу. Но через несколько недель он обнаружил, что этот труд необязателен: он мог бы оставить новый проект в покое, и тот угас бы сам собой к концу дня. Орион решил, что ему хочется стать адвокатом. Мистер Бейтс поддержал его, и почти неделю мой брат изучал право, затем, конечно, отложил его в сторону, чтобы приняться за что-то другое. Он захотел стать оратором. Мистер Бейтс стал давать ему уроки. Он ходил взад-вперед по комнате, читая вслух из английской книжки и стремительно переводя с английского на французский, и рекомендовал это упражнение Ориону. Но поскольку Орион не знал французского, то принялся его изучать и вулканически трудился над ним дня два-три, после чего бросил. Во время обучения ремеслу в Сент-Луисе он присоединялся к ряду церквей по очереди и всякий раз, сменяя религию, посещал соответствующие воскресные школы. Аналогичным образом он был изменчив в своих политических взглядах: сегодня виг, на следующей неделе демократ, а еще через неделю – приверженец очередного течения, что попалось ему на политическом рынке. Могу здесь отметить, что на протяжении своей долгой жизни он постоянно менял религии и наслаждался переменой обстановки. Отмечу также, что его искренность никогда не подвергалась сомнению, его правдивость никогда не подвергалась сомнению и в вопросах бизнеса и денег его честность также никогда не ставилась под вопрос. Несмотря на вечно повторявшиеся капризы и перемены, его принципы всегда оставались высоки и абсолютно непоколебимы. Он представлял собой страннейшее химическое соединение, когда-либо воплощавшееся в человеческой форме. Такой человек склонен действовать под влиянием импульса и без раздумий – именно так поступал Орион. Все, что он делал, он делал с убежденностью, пылом и хвастливой гордостью за то, что делает. И какой бы то ни был поступок: хороший, плохой или нейтральный, – он раскаивался в нем всякий раз, посыпая голову пеплом, еще до истечения суток. Пессимистами не становятся, а рождаются. Оптимистами не становятся, а рождаются. Но я думаю, он был единственным из известных мне людей, в ком пессимизм и оптимизм уживались в абсолютно равных пропорциях. Если только дело не касалось твердых принципов, он был изменчив как вода. Вы могли бы охладить его пыл одним словом, вы могли бы вознести его дух другим словом. Можно было разбить ему сердце словом неодобрения, а словом одобрения сделать его счастливым как ангел. И не было возможности вдохнуть какой-то здравый смысл или какой-то зачаток последовательности в эти чудеса – все, что бы вы ни сказали, отзывалось в нем.

Он имел еще одну бросавшуюся в глаза черту, и она служила источником тех, о которых я только что говорил. То была чрезмерная жажда одобрения. Он так страстно желал одобрения, так по-девчачьи хотел быть одобренным всеми и каждым, без исключения, что обычно был готов в мгновение ока отказаться от своих взглядов, мнений и убеждений, дабы получить одобрение любого человека, который с ним не согласен. Прошу понять, что фундаментальные его принципы сохранялись неизменными. Он никогда не отказывался от них, чтобы угодить кому бы то ни было. Рожденный и воспитанный среди рабов и рабовладельцев, он был тем не менее аболиционистом, с мальчишества и до смерти. Он был всегда правдив, всегда искренен, всегда честен и благороден, но в незначительных вопросах – вопросах малосущественных, вроде религии, политики и тому подобных вещей – он никогда не приобрел ни одного убеждения, которое могло бы выдержать неодобрительное замечание хотя бы кошки.