Читаем Автобиография полностью

Сенатор Тиллман из Южной Каролины произнес позавчера речь, исполненную откровенной критики в адрес президента – президента Соединенных Штатов, как он его называет, – тогда как, насколько мне известно, на протяжении лет сорока нет такого должностного лица, как «президент Соединенных Штатов», за исключением, пожалуй, Кливленда. Я не припоминаю никакого другого президента Соединенных Штатов – может, и были один-два, – возможно, были один-два, которые не были всегда и постоянно президентами Республиканской партии, а бывали время от времени и на короткие промежутки действительно президентами Соединенных Штатов. Тиллман поднял в своей речи вопрос выдворения миссис Моррис из Белого дома, и я думаю, его резкая критика в адрес президента представляет собой умелую работу. Во всяком случае, то, как он за нее взялся, вполне меня устроило, оставив по себе приятный привкус. Я был рад, что есть кто-то, кто занимается этим делом, будь то по мотивам великодушным или мелочным, и выносит на публичное обсуждение. Это напрашивалось. Весь народ и вся пресса бездеятельно сидели в смиренном и рабском молчании, при этом каждый втайне желал – как было и в моем случае, – чтобы кто-нибудь с какими-то представлениями о приличиях поднялся и осудил это вопиющее безобразие как оно того заслуживает. Тиллман четко и убедительно доносит свою точку зрения, что мне импонирует. Я сам хотел сделать это несколько дней назад, но тогда уже разрабатывал программу действий по другому вопросу, затрагивающему общественные интересы, что может повлечь пару-тройку камней в мою сторону, а одного подобного развлечения для меня вполне достаточно. Вопрос же был таков: президент всегда щедр на письма и телеграммы всякому встречному и поперечному, обо всем и ни о чем. Похоже, он никогда не испытывает недостатка во времени, чтобы отвлечься от своих реальных обязанностей на несуществующие. Поэтому в то самое время, когда ему следовало бы набросать одну-две строчки, дабы сообщить миссис Моррисон и ее друзьям, что, будучи джентльменом, он спешит принести свои извинения за то, что его идиот-помощник превратил официальную правительственную резиденцию в матросскую ночлежку, и сказать, что он строго укажет мистеру Барнсу и остальному гарнизону охраны приемной впредь тактичнее обращаться с заблудшими и воздерживаться от такого поведения в Белом доме, которое можно охарактеризовать как недостойное в любом другом респектабельном жилище на земле…

Я не люблю Тиллмана. Его троюродный брат три года назад убил редактора, не дав этому редактору возможности себя защитить. Я признаю, что это почти всегда мудро и часто до известной степени необходимо – убить редактора, но я полагаю, что, когда человек является сенатором Соединенных Штатов, ему следует предписать своему троюродному брату сдерживаться как можно дольше, а затем уже сделать это пристойным образом, подвергаясь и самому некоторому риску. Я не слышал, чтобы Тиллман сделал много такого, что можно было бы поставить ему в заслугу на протяжении его политической жизни, но рад той позиции, которую он занял на сей раз. Президент постоянно отказывался выслушивать тех своих друзей, которые являются здравомыслящими, – людей, которые старались убедить его отмежеваться от поведения мистера Барнса и выразить сожаление по поводу того происшествия. И сейчас мистер Тиллман указывает на то, о чем я говорил минуту назад, и делает это с впечатляющим эффектом. Он напоминает сенату, что в то самое время, когда высокий сан никак не позволяет президенту отправить миссис Моррис или ее друзьям короткое дружелюбное и исполненное раскаяния письмо, у него находится достаточно времени, чтобы отправить комплиментарное и восхищенное послание боксеру-профессионалу с Дальнего Запада. Если бы президент был непопулярной личностью, суть вопроса была бы ухвачена раньше и привлекла бы больше внимания и вызвала громкие последствия. Но, как я уже предположил, страна и газеты хранят обо всем этом верноподданное и униженное молчание и ждут, благочестиво и с надеждой, чтобы какой-то безрассудный человек высказал то, что у них на сердце и что они не могут себе позволить вымолвить. Миссис Моррис усложняет ситуацию и не дает угаснуть дискомфорту восьмидесяти миллионов людей, держась почти насмерть, при этом ни поправляясь, ни умирая; сделай она то либо другое, это ослабило бы напряжение. Пока же неловкая ситуация вынуждена продолжаться. Мистер Тиллман определенно ее не притушил.


(Та моя юбилейная речь была представлена текстом, который я имел в виду использовать здесь дальше. Не хочу слишком далеко от нее отклоняться и должен снова вернуться к ней.)


Перейти на страницу:

Похожие книги

Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное