Сердечно благодарен вам за ваше искренно благородное письмо{903}
. Вы мне сказали то, о чем я сам давным-давно думал, но, не знаю почему, не решался сказать, а вы сказали, и я трижды вам благодарен за ваше искреннее, прямое слово, оно осветило мне дорогу, по которой я шел ощупью. Теперь думаю отложить всякое писание в сторону и заняться исключительно гравюрою, называемой аквафорта, образчик которой вам посылаю. Не осудите, чем богат, тем и рад. Этим не новым способом гравирования у нас никто не занимается, и мне пришлось делать опыты без посторонней помощи. Это мучительно трудно. Но слава богу, первый шаг сделан. Теперь пойду смелее и быстрее, и к будущей выставке надеюсь сделать что-нибудь посерьезнее и оконченнее. А кстати о выставке. В Академии выставлена теперь картина Иванова{904}, о которой было много и писано и говорено; и наделала синица шуму, а моря не зажгла. Вялое, сухое произведение. Повторился Овербек в самом непривлекательном виде. Жаль, что это случилось с Ивановым, а не с каким-нибудь немцем, немцу бы это было к лицу. Бедный автор не выдержал приговора товарищей{905}, умер, мир его трудолюбивой душе.Посылаю моему великому другу{906}
невеликое новорожденное стихотворение и прошу его, чтобы он прочитал его вам на досуге. Сегодня принимаюсь за новую доску{907}, которой хочу передать одно из произведений великого Рембрандта.Прощайте, глубокоуважаемый Сергей Тимофеевич. Трижды целую вас и дом ваш. Не забывайте искреннего вашего
130. М. С. Щепкину
— 13 ноября *{908}
Ноября, 13, 1858 г. [Петербург].
Друже мой единый! Как настоящий вол, впрягся я в работу — сплю на этюдах: из натурного класса и не выхожу, — так некогда, так некогда, что если бы не безденежье проклятое, то некогда было бы и написать тебе, мой друже единый, ту небольшую цыдулу! Будь добр, вырви ты у К[окор]ева{909}
как-нибудь эти сто рублей и пришли мне. «Гугенотов» не на что послушать{910}, — прямо беда! Запродал я было свои сочинения книгопродавцу Кожанчикову{911} за 2000 рублей (да уж такое мое счастье), — вместо денег я только облизался. И то, что я только облизался, и заставило меня побеспокоить тебя этою цыдулою.Посылаю тебе через художника Раева{912}
один экземпляр моей последней гравюры: не удивляйся — какая вышла. Если не будешь случайно у графа Алексея Сергеевича Уварова{913}, так нарочно побывай у него и поблагодари за меня: гравюра эта напечатана на его деньги, спасибо ему! Поклонись В[арваре] Н[иколаевне] Р[епни]ной и приветствуй М. А. Максимовича. Сергея Тимофеевича тоже. Старуху свою и детей и внучат тоже. Бабста и Кетчера тоже, и всех, кого увидишь из моих знакомых, тоже.Оставайся здоров, мой друже единый! Иногда вспоминай упорного молчальника, искреннего твоего
Кланяются тебе граф и графиня Толстые.
131. М. А. Максимовичу
— 22 ноября *{914}
22 ноября 1858 г., С.-Петербург.
Спасибо вам, мой искренний, мой единый земляче, за ваше почтенное письмо{915}
, которое я читаю, удивляюсь и не могу наудивляться: почему бы это мне, скажите пожалуйста, со своими стихами плыть по суше, яко по морю, под этим парусом{916}! Олег я, что ли, не дай бог, или кто? «Парус» в своем объявлении перечислил всю славянскую братию, а про нас и не вспомнил, спасибо ему. Мы уж, видите ли, чересчур близкие родичи. Когда наш отец горел, их отец руки грел. Не прийдется мне давать под парус свои стихи и того ради, что парус сей надувает заступник сиятельного князя, любителя березовой каши{917}. Может, это и пристало московской натуре, но нам это очень не понравилось.Так то! Не удивляйтесь, благодетель, что я не пожелал поступить согласно вашему желанию, дело нешуточное, — сами понимаете.
Книжник Кожанчиков решил было печатать мои стихи, так шеф жандармов запретил.
Спасибо вашей милой Марье Васильевне{918}
за ее ласковый привет. Перешлите ей, будьте добры, этот мой листок с небольшими стихотворениями. И оставайтесь здоровы, пусть вам бог помогает во всем добром. Увидите С. Т. Аксакова и М. С. Щепкина, поцелуйте сих старых детей за меня трижды.Иногда вспоминайте искреннего вашего
132. М. С. Щепкину
— 6 декабря *{919}
Благородный мой единый друже!