Автобиография Шэрон Стоун. Красота жизни, прожитой дважды

В пять лет меня отправили сразу во второй класс, и мало кому понравилось такое решение. В администрации никто не выразил восторга, мол, «ого, у нас тут такой исключительный ребенок», – лишь члены школьного совета покивали со знающим видом, равно как и директор, которого тоже не устраивала сложившаяся ситуация, но он ничего не мог поделать. Моим родителям было страшно. Я была, как бы так сказать, необычной. Эксперимент стал неудачным для всех, кого коснулся. Через несколько совершенно провальных месяцев все согласились, что меня надо перевести в первый класс (хотя даже первоклашки были старше меня), и для начала мне необходимо вообще научиться учиться. Так что все мои пожитки запихнули в парту и потащили вместе с партой по коридору – прямо в кабинет первоклашек. Может, это было и эффективно, и правильно, но унизительно.

Переход в первый класс особым успехом не увенчался. Я влипала в неприятности, потому что опережала весь класс по уровню знаний, например, научила другую девочку – тоже Шэрон – писать прописью. (Теперь-то все развернулось иначе, написание от руки практически превратилось в тайный аналоговый язык прошлого.)

У меня вечно были проблемы, потому что я имела наглость думать, думать женщинам не полагалось. А я вот думала «направо и налево» и, как будто этого было мало, рассказывала об этом людям – а ведь нет ничего более раздражающего, чем пятилетка (и вчерашняя второклассница), которая рассказывает о том, что где-то там что-то прочла. Да, я была ребенком, над которым смеются в фильмах. Именно таким. Маленькой раздражающей всезнайкой. Той самой, которая и не подозревает, насколько всех бесит.

Так я стала исключительным научным проектом нашей школы. Каждое новое изобретение опробовали на мне. Одним из первых стала «машина для скорочтения». Вообще-то назвать это машиной было трудно: надо было повернуть ручку сбоку, чтобы страницы начали «супербыстро» мелькать перед глазами.

Они, конечно, не подозревали, что для меня это был уже пройденный этап: мама пыталась тренировать мои сверхъестественные способности с тех пор, как мне исполнилось два, так что к тому моменту, как до меня добрались школьные экспериментаторы, я могла угадать целую колоду карт.

Но слушайте, раз я могла не мыть посуду, угадывая карты, меня все устраивало. Я могла считать карты в прямом порядке, в обратном и шиворот-навыворот. Это был всего-навсего карточный фокус.

У меня вечно были проблемы, потому что я имела наглость думать, думать женщинам не полагалось.

Я выросла, не зная своей матери. По правде говоря, я выросла без любви к ней. Она всегда все делала правильно и всему меня научила: готовить, убирать, шить, печь, сажать растения и ухаживать за садом, консервировать, идеально складывать одежду, заправлять постель, стирать, накрывать на стол, подавать еду, краситься, делать прическу, всегда быть готовой ко всему, делать что велят и когда велят, причем прямо сейчас, а не через десять секунд. Она наблюдала, как я проделываю все это, чтобы убедиться, что все идет верно, а если что-то шло не так, я начинала заново. Если я дерзила, она отвешивала мне такую пощечину, что в ушах звенело. Если я шевелилась, пока она расчесывала меня, она могла сломать расческу о мою голову (что несколько раз и происходило).

Я научилась ее ненавидеть. Не только за это, но и за ее холодность.

Я знала, что сама она выросла отдельно от братьев и сестер, в другой семье, куда ее отдали, когда ей было девять. Я думала, дело было в том, что они слишком бедно жили. Я узнала ее правду, только когда начала писать эту книгу и нам пришлось поговорить. Это была правда, которую было слишком стыдно кому-либо рассказывать. Правда, которую, я уверена, она никогда не озвучила даже собственному мужу, моему папе.

Когда ей было пять, отец начал бить ее. Она хотела пойти поиграть в мяч с сестрами и спросила разрешения у матери, которая велела спросить отца, который велел спросить мать, когда та уже ушла на работу (она работала экономкой). В итоге мама побежала играть, а когда вернулась домой, отец сначала высек ее ремнем, а потом – ветками ягодного кустарника. Даже у листьев были колючки.

В шесть моя мать была ужасно худой, какими дети становятся только после рахита и авитаминоза. Представьте себе девочку времен Депрессии, выросшую в доме, который так близко расположен к железнодорожным путям, что пассажиры могли бы влезть к ним в окна. В том доме было всего две спальни – для ее родителей и для четверых детей. Точнее, для троих детей, после того как пьяный водитель с такой силой врезался в младшую сестру моей мамы, что она выпустила мамину руку, ее отшвырнуло, и малышка упала замертво.