Автобиография Шэрон Стоун. Красота жизни, прожитой дважды

Моя мать выросла в нищете, в глухомани, в эпоху Депрессии, из-за которой Америка превратилась в ту жадную страну, которой является теперь. Это та душераздирающая нищета, которая пугает нацию, мир, ввергает всех в безумие, темноту и порочность, которую мы наблюдаем до сих пор.

Ее отец был сталеваром на огромной открытой фабрике. Когда я была совсем маленькой, я бродила по парковке и видела мужчин в асбестовых костюмах, в шлемах с откидными краями, спадавшими на плечи. Все они носили защитные очки, в которых отражалось только красное пламя, длинные огнеупорные перчатки, чтобы поднимать огромные чаны с пышущей жаром железной рудой (я смотрела на эту жидкость, и мне казалось, что я заглядываю в глубины ада). Я чувствовала жар даже на парковке. Слышала гнетущее бряцание металла и грохот станков.

А вот мой отец был родом из некогда очень богатой семьи бурильщиков нефти. Они были первопроходцами в Ойл-Сити[23], штат Пенсильвания, где все началось. И они были великолепны. Моя бабушка Лила носила наряды от Скиапарелли[24], шелковые чулки, красивые туфли. У нее не было сумочек – только ридикюли. Еще у нее были изумительные светло-серые перчатки, которыми я восхищалась. Она снимала их и идеально укладывала поверх ридикюля. Она носила настоящие драгоценности и пользовалась туалетной водой Shalimar, а когда проходила мимо, аромат стелился следом, словно шлейф.

Ее муж – Джозеф Стоун II – занимался нефтяным бизнесом вместе со своим братом Джоном. Они были не просто бурильщиками – «дикими бурильщиками», вне закона; успешными, привлекательными и элегантными. В доме было полно их детских фотографий в овальных позолоченных рамках – на них пиджаки с традиционным цветком на лацкане, бриджи и гольфы, и сидели они на позолоченных стульях. Из всех женщин в семье подобный портрет был только у моей бабушки – такой же стильный и изящный. Моя прабабушка на фотографии стояла на склоне холма – пожилая, измотанная жизнью женщина, и казалось, что она сама создала эти холмы.

Пока мои дедушка и двоюродный дедушка бурили скважины, бабушка Лила вела их дела. Она не была красива в привычном понимании этого слова, но была интересна и обладала огромной силой воли. Ее шутки были жесткими и заразительными. Она заправляла всем и всеми на своем склоне холма, как делала до нее ее мать, когда семья только перебралась в эти края.

Потом все богатства семьи исчезли из-за ужасного взрыва, одного-единственного просчета. Мой дедушка умер, а Лила лишилась всего, поскольку, будучи женщиной, она ничего не унаследовала. Семейный бизнес перешел к сыну моего двоюродного дедушки, которому тогда было восемнадцать. Через два года ничего не осталось. Ни бизнеса, ни дома моей бабушки – фамильного поместья, построенного на деньги, которые ее мать привезла из Ирландии. Ничего.

Моя мать выросла в нищете, в глухомани, в эпоху Депрессии, из-за которой Америка превратилась в ту жадную страну, которой является теперь.

Лила была очень умна, но, поскольку с женщинами никто не считался, весь ее огромный труд по созданию первой нефтедобывающей компании в Ойл-Сити, штат Пенсильвания, попросту вылетел в трубу, а все ее знания, вся работа, проделанная вместе с мужем, были уничтожены. У нее было трое маленьких детей, и ей пришлось работать в психиатрической лечебнице. Старшая – моя тетя Вонн – ходила туда вместе с ней; ей в ту пору было семь или восемь. Мой папа, которому тогда было четыре или пять, вместе со своим младшим братом жили с бабушкой и ее собакой, а потом, после того как она умерла, они скитались по чужим сараям и конюшням, пытаясь заработать на еду и пару одеял.

Тем не менее мамина мама оставалась истинной леди, этого из нее было не вытравить. Равно как было не вытравить джентльмена из моего отца. Его аристократический темперамент был частью его самого, именно благодаря ему рождались его красота и чувство стиля – равно как неукротимая дикость натуры была движущей силой моей матери. Хотя папа никогда не жил в роскоши за вычетом первых четырех лет своей жизни, принадлежность к привилегированному классу все равно оставалась: он знал, что должен вернуть ее (роскошь), что она была его по праву, он понимал, что это такое и почему он ее лишился.

Джо Стоун в буквальном смысле заложил основу моей личности. Кроме того, что-то мне досталось генетически от его братьев и сестры, от его матери и от всех остальных. В первую очередь я ирландка с изрядной примесью скандинавской крови и, как я недавно узнала, на восемь процентов француженка. Путешествуя по миру, встречая новых людей, я часто гадаю, какими качествами я обязана каждой из этих национальностей. Удивительно, насколько мы все похожи, если немного поскрести по поверхности.

Все это напоминает мне старый ирландский тост, который однажды произнес мой друг Бруклин: «Теперь я куда больше стал собой, чем был до этого момента».