Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1

Подобным образом большинство ЦК и оппозиция соревновались, кто завлечет большее количество душ в свой приход, – только в этом случае речь шла о душах трудящихся. С точки зрения партийного аппарата, наиболее опасной чертой организационных практик оппозиции стало осуждение ею партийной линии с позиции тех самых догматических принципов, на которых зиждилась его легитимность. Создавая параллельную партийную организацию («Рабочая оппозиция», «Большевики-ленинцы» или IV Интернационал), оппозиция якобы угрожала дьявольским низложением большевизма. Во время дискуссии на X партийном съезде Бухарин обвинил оппозиционера С. П. Медведева в зеркальном отражении партийной логики с каверзными намерениями: «Что же, между нами почти нет разногласий, потому что вы все взяли у „Рабочей оппозиции“? – говорил якобы этот лидер Рабочей оппозиции. – Вы говорите, что очистить партию нужно, – и мы говорим, что очистить партию нужно; вы говорите, что нужно систематически поднимать рабочих, – и мы говорим об этом; вы говорите, что нужно стаж ввести, – и мы говорим. Вы говорите, что нужно передвигать рабочих, – и мы. Никакой разницы между нами нет». Тут Бухарин напоминал «известное место из „Фауста“ Гете, где Маргарита говорит Фаусту: „Ты говоришь то же, что говорит и пастор, только несколько другими словами“, хотя в действительности они говорят разные вещи. Мне Медведев напомнил эту Гретхен (женские образы сегодня в моде), и Медведев не упомянул только одного обстоятельства, что можно об одном и том же говорить разными словами, подобно Фаусту, который не совсем так рассуждает, как пастор»39.

ЦК был не на шутку озабочен тем, что риторика, перенятая оппозиционерами у партии, могла убедить несознательных рабочих в том, что на самом деле партия разложилась и ее истинный представитель – это именно Медведев, а позже – Троцкий или Зиновьев. В том, что вожди «Рабочей оппозиции» присвоили своей фракции столь ортодоксальное наименование во время партийных дискуссий начала 1920-х, как и в том, что троцкисты в конце 1920-х называли себя «большевиками-ленинцами», большинству ЦК виделось прямое издевательство. Логика черной мессы будет звучать все чаще и чаще при официальном описании действий оппозиции, набрав полные обороты в 1930-х, когда НКВД начнет раскрывать разные контрреволюционные центры, устроенные по партийному образцу.

Оппозиционеры 1920-х были, видимо, первыми, кто ощутил, что их мир, казавшийся после завершения Гражданской войны таким светлым и предсказуемым, на самом деле полон внутренних противоречий, что строительство нового общества породило не только принципиальную борьбу с бывшими правящими классами, но и ежедневные конфликты внутри коммунистического братства. Стало очевидным, что и при диктатуре пролетариата борьба за истину продолжается, что борьба эта упорная, принципиальная. На карту ставилось все. Истина было вопросом сознания, научного марксистского мировоззрения, воплощаемого партией. Следуя канонам партийной дисциплины, каждый член партии подчинялся четко определенным внешним требованиям – в первую очередь решениям партийных съездов. Но такое видение самореализации коммуниста будет упрощением, иногда вопиющим. Коммунист считал себя обязанным преодолеть разрыв между решениями партийных институтов и своим «я», между внешними требованиями и запросами своей совести, добившись их единства. Он поддерживал партийную линию потому, что достиг понимания ее правоты, а не потому, что его к этому принуждали. Сознательным считался не тот, кто повиновался, а тот, кому удавалось принять партийную линию в свою плоть и кровь, так, чтобы служение ей стало внутренней необходимостью.

Дневниковая запись Дмитрия Семенова, сосланного в Минусинск оппозиционера, сделанная 24 сентября 1926 года, гласит: «Я, как член Ленинской партии, не должен скрывать своих убеждений и взглядов на вещи (я их не скрывал и не скрываю). Продумав основные моменты дискуссии по вопросам политики нашей партии, я пока еще не смог, на основании материалов ЦК, изменить метода своего мышления. Может быть, я ошибаюсь, но нет и не было достаточного количества данных, которые разбили бы мою точку зрения». И в другом контексте: «Если коммунист думает одно, а делает другое – он не коммунист. Не было бы честно, если бы я, думая одно, делал другое»40. 4 января 1929 года Н. Осинский писал И. В. Сталину в том же духе: «Моя психология состоит в том, что я считаю себя вправе иметь самостоятельное мнение по отдельным вопросам и это мнение высказывать <…>». Этот видный экономист и партийный теоретик возмущался попыткой «залить [ему] горло свинцом»41.