Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2

21 августа, будучи у вас, я просил о создании лучших условий в тюрьме Лубянка, 14. Просил вас дать бумаги для апелляционного заявления в ЦККа. Вы пообещали создать лучшие условия с переводом в тюрьму Бутырскую.

Находясь в Бутырке, я оказался в таком положении, что нет возможности описать; в таком заключении достойны быть только враги, заклятые враги рабочего класса. Я валяюсь на асфальтовом полу, имея возможность спать в сутки не больше 4–5 часов; в камере находится 107 человек, нет никакой возможности не только написать обстоятельное заявление, но даже почитать книгу.

Как вам известно, я прибыл из г. Томска, физически совершенно слабый после проведенной операции 24 июля. Мне приходится валяться на полу и быть полуголодным. Такое заключение, при наличии неимения передачи, постепенно превратит меня в короткий срок в инвалида, это никому не нужно, ни государству, ни мне.

Принимая во внимание нашу последнюю беседу, где я вам заявил, что я осознал всю глубину своих ошибок и непартийных поступков, от которых я отмежеваюсь, и официально об этом заявить не могу только потому, что Вы это, по-видимому, не хотите, т. к. я просил у Вас на Лубянке бумаги, вы же сказали, чтобы я написал заявление из Бутырки, а в Бутырке я тоже самое не имею бумаги, кроме грязного (как этот) клочка, а самое главное, физической нет возможности. Прошу вас разобрать мое заявление и сделать свое заключение.

Иван Голяков, камера номер 8б, коридор 19[609].

На завершающем этапе следствия у арестованных выпытывали структуру их политических связей. Следствие настойчиво предлагало Кутузову «изложить подробно» его деятельность в «троцкистском подполье», «персональное участие» его и других в оппозиционной организации. Тот уверял: «Связи с Томском по троцкистской линии не имел. Будучи в Томске, я троцкистской работы не вел подобно тому, как здесь, в Коломне. В предыдущих показаниях указано, что я не имел устойчивости, чувствовал на себе остатки троцкистского наследства, что и выявилось в моем поведении, известной ошибке <…>. При всем этом я от партийной организации не обособился, и поэтому моя неустойчивость была известна».

Кутузов не отрицал, что сохранил личную дружбу с некоторыми студентами института, но все это «без политической подкладки (бывали выпивки, игра в преферанс – что и отмечено в протоколе комиссии по чистке при мотивировке моего исключения)». Переписка с Дульневым, который жил в Томске, и Сергеем Кузнецовым «имела личный характер». О Казанцеве, который жил в Надеждинске, Кутузов говорил подробнее: «Инженер. Окончил нынче, в апреле м[еся]це. Член партии. В оппозиционной работе со мной участия не принимал, хотя приятели давнишние. Можно сказать, что к моим ошибкам был настроен примиренчески, но за это не ручаюсь. При чистке был комиссией исключен, но Окружная контрольная комиссия это решение не утвердила»[610].