Автобиография. Вместе с Нуреевым

После наших с Нуреевым шумных успехов в Лондоне я очень надеялся, что за время пребывания в Милане, где мне предстояло ставить для него новый балет на музыку «Экстаза» Скрябина[92], «чудовище» покажет мне город с его скрытой от глаз ночной жизнью. Этот серый город выглядел оживленным только днем, а по ночам (если не считать проспекта Виктора-Эммануила II с многочисленными кинотеатрами и кафе, куда по субботам стекалась публика), все улицы и площади Милана, казалось, крепко спали. Увы, Нуреев был занят другими делами и, даже покончив с работой, предоставлял мне самому организовывать свой досуг; к тому же мне требовалось не так уж много итальянской экзотики, чтобы удовлетворить свое неуемное любопытство. Однако шло время, и после репетиционных часов «Экстаза» в Ла Скала вечера стали мне казаться чересчур долгими.

И вот наконец «чудовище» предложило мне показать «его» Милан, Милан by night[93].

Как образцовый чичероне[94], он прошерстил вместе со мной столицу Ломбардии от края до края, продемонстрировав все ее «прелести» – подозрительные бары, места стриптиза и, главное, знаменитый театр Смеральдо (где танцовщицы неопределенного возраста снимали с себя поблекшие тряпки перед зрителями исключительно мужского пола, чьи руки скрывались под плащами, небрежно брошенными на колени), а также дансинги, явно бывшие в моде еще до войны, где проститутки, восседавшие на колченогих стульях, призывно извивались под нестройную музыку убогих оркестриков, приглашая вас к разврату.

И напоследок за огромным зданием вокзала, построенного при Муссолини, – квартал трансвеститов с пышными фальшивыми бюстами. Эти экстравагантные гермафродиты щеголяли кто растрепанной гривой, кто накладными косами, кто «конским хвостом», кто гладкой напомаженной головкой, ходили на высоченных шпильках и в шубах из искусственного меха, а иногда из старой, облезлой норки и, распахивая их, показывали голое тело в одних сетчатых чулках с подвязками.

Мужчины останавливали машины и приглашали этих «дам» прокатиться, предварительно обсудив расценки на услуги, в зависимости от желаемой хореографии.

Никогда еще я не видел такую ночную «толкучку», такой кошмарный карнавал – пестрый, экзотический, наводящий жуть, размалеванный румянами и белой пудрой.

А Рудольф хохотал, от души потешаясь над моим наивным изумлением… – которое я изображал специально для него.

Жак Шазо[95] говорил мне: «В балете я не последний человек, я единственный танцовщик в мире, способный делать двойные фуэте на пуантах; такого даже Нуреев не может».

Именно в «Экстазе», созданном в миланской Ла Скала, Нуреев впервые освоил тот хореографический язык, который позволил ему отойти от классических традиций танца. В течение многих недель мы ежедневно работали над этим в маленьком зале, отведенном нам для репетиций. Время пролетало незаметно, пока мы вместе с ним изобретали новую манеру двигаться, существовать, превращая его в танцовщика ХХ века.

Премьера «Экстаза» в Ла Скала

Нуреев танцует, подчеркивая языком жестов сверкание солнца, написанного Жоржем Де Кирико[96] и подключенного к электрической розетке. Это ослепительное желтое солнце, лежащее на полу, частично заслоняет собой другое – черное, оборотную сторону личности танцовщика, который выражает свои эмоции по ходу балета, как слепец, потерявший дорогу, мечущийся между светом и тьмой. Этот балет, наряду с «Потерянным раем», украсил собой вечерний репертуар Опера-Гарнье.

Как всегда неотразимый, наш Мистер Хайд ложится спать в три-четыре часа ночи, не раньше, а иногда и на рассвете, но что бы ни было, он первым является на утреннюю десятичасовую репетицию и не пропускает ни одного экзерсиса, вплоть до больших пируэтов, манежей и тур-ан-лэр[97] – единственный и неповторимый.

Рудольф: «I will not dance with her forever. I have to be independent or what will I do when she is older?»[98]. Вот так наше «чудовище» говорило о Марго. Он не выносил никакой зависимости, хотя был очень привязан к своей божественной партнерше.

Нуреев and Friends[99].

Он – звезда, а вокруг – маленькая группа хороших танцовщиков, которая служит ему выгодным фоном, и все это подается в хореографической сюите, составленной из самых разных номеров, рассчитанных, однако, на громкий триумф. Нуреев, владевший самыми разнообразными качествами танцора, мима и героя, грациозно взлетающего в воздух, умел вызывать овации. В этом спектакле на просторной сцене было около дюжины исполнителей, он шел под простую фонограмму, предоставленную каким-то бескорыстным издателем. Парижский зал Дворца спорта, где проходило это действо, вмещал около четырех тысяч зрителей и в тот вечер он был набит под завязку.