Я давно стал старше их.
Они улыбаются.
Подарили себе фотоаппарат.
В доме живет счастье.
Оно поселилось здесь давно.
Ему здесь нравится.
В соседней квартире живет Оля.
Моя первая любовь.
Но она еще живет вместе с мамой. Живет и дышит. Просто ее еще никто не видел.
В большой комнате стоит старый диван.
На нем покрывало.
Из очень жесткой ткани.
На стене ковер. С интересными узорами.
И я.
На черно-белой фотографии.
Я уже научился держать голову.
Стали пробиваться первые волосы.
Они на лбу смешной галочкой-птицей.
Я улыбаюсь во весь свой беззубый рот.
От счастья в уголке рта слюна.
Глаза смотрят на маму.
Она с фотоаппаратом.
Отец обнимает ее за плечи…
«Скамейка…»
Скамейка.
Август.
Двое мальчишек сидят и хрустят морковкой.
Морковка с соседского огорода.
Солнце припекает.
– А тебе кто нравится?
– Ты сам знаешь.
В сентябре в третий класс.
Один только что из Крыма.
Загорелый.
Второй бледный и с веснушками.
Очень худой и высокий.
Разговор не клеится.
Просто лень говорить.
– А ты ее уже поцеловал?
– Конечно!
Врет, конечно.
Он даже из школы ее боится провожать.
Морковки заканчиваются одновременно.
– Пойдем еще нарвем?
– Лучше мороженое. У нас в холодильнике два вафельных осталось.
Продолжают сидеть.
Даже мороженого не хочется.
– А я влюбился. Все лето скучаю. Даже на море помнил.
– В нее?
– Нет. В другую.
Мимо проходят девчонки из класса.
Смеются.
– Наверное, на речку пошли…
– Ты с ними хочешь?
– Нет. Я влюбился.
Никакого интереса на лице. Хотя очень хочет узнать, про кого речь.
– Ты ей рассказал об этом?
– Нет. Боюсь.
Встает. Обходит скамейку.
Сильно хватает за шею. Смеется.
– Кто она?!
– Никому не расскажешь?
– Нет.
– Я ее поцеловать хочу. В сентябре.
– Ну! Кто?
– Ольга Николаевна. Наша классная.
«Раньше деревня…»
Раньше деревня. А сейчас район города.
Темный покосившийся дом.
С настоящим крыльцом. Деревянным.
Сад немного зарос.
Моя бабушка не успевает за всем ухаживать.
На всех столах в доме кружева.
И очень много фотографий.
Настоящая русская печка.
А рядом начищенные до блеска чугунки.
Старый утюг.
Резные рамы на окнах.
Темно-зеленого цвета.
Их ставил еще мой прапрадед.
Я слетаю по ступеням.
И брожу по саду.
Тут и там желтые одуванчики.
Мои любимые.
А на них пчелы.
Я хочу схватить и обнять весь этот сад.
И солнце в придачу.
В самом углу сада, рядом с будкой, миска.
Я совсем не боюсь бабушкину собаку.
Забираю пустую миску.
Срываю несколько зеленых листков с ветки, подбрасываю вверх.
И выхожу на улицу.
Калитка скрипит.
Колонка через два дома.
Как Буратино.
Нажимаю на рычаг и жадно пью воду.
Смеюсь.
Подставляю под струю голову.
Волосы мокрые.
Скидываю кеды.
Закатываю штанины.
Вода щекочет до мурашек.
Набираю миску.
Иду обратно.
По горячей пыли.
Настоящей. Деревенской.
А впереди еще весь день…
«Ты помнишь?..»
Ты помнишь?
Запах платья.
Рук, которые тебя ласкали.
Когда ты плакал.
И обида.
Тебя сжимала.
Как тиски.
Те руки.
Платье.
Запах.
И улыбка.
Которую ты видел только там.
В семидесятых.
Когда ты прижимался к маме.
Дед
Солома пахла плесенью. На дворе стоял февраль.
Мороз. Воздух звенел от каждого звука. А звуки постоянно нервировали, давили на перепонки.
В сарае находились четверо.
Каждый из них прислушивался к мелодии губной гармошки.
Иногда к случайному выстрелу. Одиночному, совсем не похожему на войну.
Гимнастерки порваны, ноги голые. И один пучок соломы, пахнущий плесенью.
Не ели уже третьи сутки.
– Сашка, нам сегодня надо уходить! Фрицы совсем о нас забыли!
Андрей, совсем еще пацан, лейтенант. Он прав. Если не сегодня, то уже никогда.
Просто пристрелят.
Голова раскалывалась. Чугун. Как на заводе, после смены.
Скорее всего, воспаление легких. Пальцы на руках совершенно онемели. Все тело в поту. Температура никак не меньше сорока.
– Ребята! Я не смогу. Правда…
Слезы появились неожиданно.
Юрка и Иришка не выходили из головы.
Одному – четыре, другой – два.
Как Анна с ними справится?
Умирать совсем не хотелось. В двадцать восемь ничего и не видел.
Но умереть надо.
– Андрей! Вы меня не сможете унести. Идите…
Послевоенный Саратов.
В деревянном доме баба Катя. Одна.
Стук в дверь. На пороге молодой военный, в каком чине, баба Катя не знает.
Она теперь знает другое.
Саши больше нет.
Слез тоже нет.
Может быть, только одна, ее сына.
Майор тоже все понимает.
Неуклюже целует бабу Катю в висок. Оставляет клочок бумаги с адресом.
«Печальный переулок»…
Отец! Спасибо за твой рассказ про деда – Александра Петровича Мещерякова. Русского мужика, сына фельдфебеля русской армии и крестьянки, воевавшего за нашу с тобой страну. Я постарался написать, как понял.
«Да пошел ты!..»
Нарды.
Беседка на берегу реки.
Огонь. В камине, сооруженном во дворе.
Скорее, в печке.
Два человека играют.
Один мой друг.
Второй.
Я не знаю. Он очень мне близок.
Анатолий Васильевич.
Он опять пьян.
Это нельзя оправдывать.
Но и осуждать я его не могу.
Он очень тонкий.
Душа.
Ему за шестьдесят.
Он сильно болеет.
Это не повод.
Да он и не сломался.
Он матерится.
Я не обижаюсь.
Мужская компания.
Вечер.
Дрова трещат.
Он улыбается.
Я смотрю ему в глаза.
Это не пьяная ухмылка.