Автохтоны

Луны не было, и это было странно. Должна быть луна. Большая, круглая, в самом зените синего купола, не небесное тело, но отверстие в куполе, окошко в серебряный сияющий мир, и чтобы бежали по синему куполу темные легкие облака с серебристыми краями, словно души тех, кто хочет вырваться наружу. Там, во внешней сфере, серебряной, сияющей, есть окошко расплавленного жидкого огня, и те облачка, которые сумели прорваться в лунное окно, спешат туда, а потом еще выше, пока в конце концов не достигают самой высокой сферы, где личинки душ глотают золотой мед вечности… И не было ему туда дороги, и алое горло сжалось в тоске, и вой вырвался наружу и поплыл синим облачком туда, где нет луны, нет спасенья, нет ничего…

Он вздрогнул и проснулся.

Горло саднило, он сглотнул. Полегчало.

Мне снится чей-то чужой сон, сказал он себе, мне все время снится чей-то чужой сон.

Гигант на холме заглядывал в окно, и два красных огня его расплывались в мутные малиновые шары, потому что стекло снаружи было в потеках воды.

* * *

Запеканка была с черникой. Ягоды темнели в нежной бледной толще.

Ветер бросил в стекло снежный заряд. Переваливаясь, точно утка, проехал фургончик с рекламой молочных продуктов. Взлетели жалюзи в сувенирном магазинчике напротив. Наверное, там сплошные колокольчики. Все собирают колокольчики. И магнитики на холодильник.

– Китайская дешевка. Есть и местные, но все равно халтура. Турист купит и уедет, зачем делать качественно?

– Вы читаете мои мысли? – сухо спросил он.

– Что вы! Просто вы посмотрели в окно, а там как раз Кася убирала жалюзи.

– А почему запеканка каждый раз разная?

– Чтобы посетители не думали, что мы им подаем вчерашнюю, – пояснила она.

На обложке брюнет обнимал блондинку. Вчера, кажется, было наоборот.

Кто готовит эту запеканку? Она? Каждое утро возится у плиты? Или кто-то еще, другая женщина, в грязно-белом халате, с красными, распаренными руками?

Она вновь уткнулась в книгу. Наверное, что-то вроде «Нет! – воскликнула она, ладонями отталкивая от себя Ральфа и ощущая жар, который испускало его могучее тело. Однако ее плоть имела на этот счет другое мнение, распускаясь как цветок в жгучих лучах тропического солнца. Вся ее прошлая жизнь…». Такие книжки выпекают, как блины. Как запеканку. Черника, или, там, цукаты, или лимонная цедра, но основа-то одна и та же…

А ведь они с Яниной словно два полюса женственности, одна переменчивая, ртутная, зацикленная на себе, другая – домашняя, простоватая, уютная, сосредоточенная на собеседнике. Если бы пришлось выбирать, он все-таки предпочел бы Янину. С ней по крайней мере не соскучишься.

Он торопливо расплатился и вышел, пока она не угадала, о чем он думает.

* * *

– Будете брать?

В трещинах стены поселился мох, а в известняковых порах – сине-зеленые водоросли. Он зачем-то дотронулся до камня – на пальцах осталась влага и зеленоватая слизь.

– Да. Сколько я вам должен?

Бумага была желтой и крохкой, как программки Шпета. Обложка упрятана в прозрачный пластик.

Человек-цыпленок назвал цену.

– Ничего себе, – сказал он.

– Больше вы нигде не достанете.

– Верю. Где вы это раздобыли?

– Не ваше дело, – нервно сказал цыпленок.

Боится, что я выйду на владельца напрямую? Наверное.

«Новое время». Ну и название. Впрочем, лучше, чем какие-нибудь «Бабочки в колодце». Или «Засахаренное кры…». Понты, понты. Или банальность, или понты. Скудный выбор. Он осторожно перевернул страницы. На первой и на семнадцатой библиотечного штампа не было, следов вытравливания – тоже. Значит, хранилось у кого-то дома. У наследника? У библиофила?

– Берете? – спросил цыпленок.

Желтый пух на голове смешно топорщился. Почему цыпленок не надевает свою кепку? Холодно же.

Цыпленок, наверное, одинок. Все, кто имеет дело со старыми вещами, одиноки. Тем более со старыми книгами. Если у тебя есть кто-то теплый и живой, зачем тебе старые вещи? Зачем тебе прошлое, когда есть будущее?

Вещи хватают и держат. Мертвой хваткой. Как можно оставить коллекцию монет? И как ее вывезти? Или старые книги? Что, бросить их вот так? Известно же, что в конце концов случается со старыми книгами. Или прекрасную резную мебель? Особенно мебель. Она такая массивная. И можно повредить при погрузке.

Он отсчитал купюры. Цыпленок принял их, смешно шевеля пальцами в обрезанных шерстяных перчатках. Пересчитал. У кого еще он видел такие перчатки?

– А скажите… может быть, есть что-то еще? В этом роде? У этого вашего. Как, вы сказали, его зовут? Антон Иванович?

– Я не говорил! – Цыпленок отбежал в сторону, загребая грязноватыми ботинками и забрызгивая расстеленные на земле квадратики пластика и клеенки с обломками темпорального крушения. – Я ничего не говорил! Вы хотите меня подловить! Он хочет меня подловить. Нет у меня больше ничего! Нет! И не будет!

– Да не собирался я вас подлавливать, – сказал он с досадой, хотя, конечно, он именно что собирался. Откуда, кстати, всплыл этот Антон Иванович? Из каких омутов?

– Он врет! – закричал человек-цыпленок так громко, что стали оборачиваться уже и случайные прохожие, и притом тыкал в его сторону бледным пальцем. – Врет! Врет!