Автоматом и гранатой

Еще артиллеристы не покинули перрон, как Егор, нахмурившись, задумался и опустил вниз голову. На его погонах были именно скрещенные пушки – знак принадлежности к тем самым войскам, чьи представители сейчас уходили на место своего сбора. До последнего ранения, до попадания в госпиталь, он служил именно в артиллерийском полку стрелковой дивизии. Нес службу почти два года в одной части. Но был разведчиком и весь этот период немного завидовал однополчанам из батарей и дивизионов, которые, в отличие от него самого, были привязаны только к своим орудиям, а потому находились немного поодаль от переднего края. Они не ходили в атаки, не ползали на брюхе в ближнем тылу противника, собирая сведения о нем и пытаясь ценой даже собственной жизни доставить пленного гитлеровца в штаб. Он понимал, что и возле орудий, в прислуге, жизнь была далеко не сахар. Но в глубине души все равно жалел себя и других разведчиков артиллерийского полка, считая обделенными спокойствием и той мнимой безопасностью, что дает хоть небольшая удаленность от передовой.

На мгновение Егор задумался над тем, что уже много времени провел в рядах тех, кто всегда рисковал больше других. Служить в разведке ему уже не хотелось. Он желал быть дальше от первой линии окопов, где, по его мнению, всегда было чуть лучше и спокойнее. Но какое-то внутреннее чувство все равно удерживало его сейчас на месте. Уйти сейчас, предать кого-то, кому он сможет пригодиться потом со своим опытом, он считал неправильным, неприемлемым для себя. Он колебался, его тело будто кто-то невидимый подталкивал вперед, в конец строя удаляющихся от эшелона солдат-артиллеристов. Но долг своему делу крепко удерживал его на месте, не позволял сделать шага к возможному спасению от той степени опасности и риска, к которым он давно привык.

– Саперы, саперы есть?! – прокричал, следуя вдоль строя и разглядывая прибывших, невысокий седой подполковник.

Шеренги солдат снова ожили. Один за другим обладатели серых шинелей и вещмешков за спинами выходили вперед. Их провожали напутствиями теперь уже бывшие попутчики. Повсюду слышались прощальные слова.

– Разговорчики! – заорал кто-то из офицеров в стороне, пытаясь быстро навести суровый воинский порядок в строю.

– Напра-во! К последнему вагону! Ша-гом! Арш! – громко произнес седой подполковник, и несколько десятков солдат, одновременно выполнивших его команду, зашагали в указанном направлении.

– Сомкнуть строй! Подровняться! Не на базаре! – хрипло прозвучал голос одного из офицеров, руководивших встречей и распределением прибывших с поездом.

– Санитары, фельдшеры?! – перебил его кто-то, вызывая из солдатского строя нужных себе людей.

В ответ кое-где замелькали шинели обладателей названных специальностей.

– Разведка?! – ударило, словно током, Егора от долгожданного и волнительного слова.

Он расправил плечи, вытянулся в строю, вдохнул всей грудью холодный декабрьский воздух и сделал три широких шага вперед.

– Разведчики, повторяю, есть? – кричал кто-то невидимый пока ему откуда-то из головы состава.

Наконец на перроне показалась высокая, плечистая фигура офицера в черной кожаной куртке, опоясанной ремнями и портупеей, в сдвинутой на затылок шапке-кубанке. Он уверенной походкой шел вперед, сложив руки за спиной, и пристально разглядывал прямым взглядом первую линию солдат в строю.

– Сразу видно, бывалый! – протянул кто-то внимательный за спиной Егора, прежде других увидевший широкоплечего командира, строго вышагивающего по перрону.

– Разведчики есть? – все еще зазывали где-то в конце состава.

Щукин повернул голову и посмотрел на приближающегося к нему высокого офицера.

– Общий сбор и построение в голове эшелона, у паровоза, – строгим голосом произносил тот на ходу, по мере своего приближения к каждому покидавшему строй солдату названной воинской специальности.

– Может, свидимся еще, товарищ сержант? – протянул негромко один из тех попутчиков, кто несколько недель ехал на фронт в одном вагоне с Егором.

– После Победы! – шепотом ответил он, повернувшись в направлении следования, и легко улыбнулся на прощание остававшимся в шеренгах бойцам.

Впервые после ранения Щукин почувствовал определенность в своей судьбе. Он возвращался в строй, на фронт, в действующую армию. Это было волнительно для него, но не страшно. Он не боялся. Все, что могло с ним случиться, было уже давно знакомо. Конечно, накопленный опыт не давал никаких гарантий остаться живым, не спасал от ранений и увечий. Но он вселял в Егора ту уверенность, которая могла помочь ему в трудный момент найти единственный правильный выход, принять верное решение, выбрать нужный путь. А потому разведчик радовался и улыбался самому себе, почти строевым шагом следуя в голову состава, к пыхтящему паровозу, где высокий офицер в кожаной куртке и кубанке на голове собирал солдат необходимой ему воинской специальности.