Автомобилья поступь

Верю таинственным мелодиям
Электрических чертей пролетевших.
Пойдемте, в шумах побродим,
Посмотрим растаявших девушек.
Пыхтят черти двуглазые,
Газовые,
Канделябрясь над звуканьем грузной прихоти.
Обнаглевшие трамваи показывают
Мертвецов, застывших при выходе.
Вечер-гаер обаятельно раскрашен,
Как я уже говорил, разгриммировать его нёкому,
А мотоциклетка отчаянный кашель
Втискивает в нашу флегму.
Верю в таинственность личика,
Замкнутого конвертно.
Ужас зажигает спичкой
Мое отчаянье предсмертное.
Долой! Долой! Иссера-
Синеваты проспекты, дома, газовый хор…
Пригоршни тяжелого, крупного бисера
Разметнул передо мною мотор.

«Полусумрак вздрагивал…»

Полсумрак вздрагивал. Фонари световыми топорами
Разрубали городскую тьму на улицы гулкие.
Как щепки, под неслышными ударами
Отлетали маленькие переулки.
Громоздились друг на друга стоэтажные вымыслы.
Город пролил крики, визги, гуловые брызги.
Вздыбились моторы и душу вынесли
Пьяную от шума, как от стакана виски.
Электрические черти в черепе развесили
Веселые когда-то суеверия – теперь трупы;
И ко мне, забронированному позой Кесаря,
Подкрадывается город с кинжалом Брута.

«Уродцы сервировали стол…»

Уродцы сервировали стол. Черти щупленькие
Были вставлены в вазы вместо цветов.
Свешивались рожки и ножки, и хохотала публика,
И хихикало на сливочной даме манто.
Гудел и шумел,
Свистел и пел
Южный ужин
И все пролетало, проваливаясь в пустоту.
Сердце стало замерзать изнутри, а не снаружи.
Я выбежал, опрокинув танцующий стул.
Чтоб укрыться от пронизаний ливня мокрого
Событий – я надел на душу плащ мелочей.
Вязну в шуме города, – в звяканье, в звуканье кинематографа
В манной кашице лиц мужчин и девочек.
А придя домой, где нечего бояться
Облипов щупальцев стоногой толпы –
Торопливо и деловито пишу куда-то кассацию
На несправедливый приговор судьбы

«Тонем, испуганная, в гуле спираемом…»