Автопортрет неизвестного

– Вольно, товарищ Перегудов. Очень хорошо. Я же говорю, вы мне вернули веру в советского человека. На чем же мы остановились? На поэте Мандельштаме мы остановились. Товарищ Мандельштам был арестован и умер от голода и болезней на лагерном пункте. Я этого не хотел. Я написал товарищу Ежову: «Изолировать, но сохранить». Но то ли товарищ Ежов показал свое вражье нутро, то ли еще что-то. В русском народе это называется «эксцесс исполнителя». Ошибка, проще говоря. Ошибка, которая хуже, чем просто ошибка. Она стала преступлением. Я вижу, что вы немного устали, товарищ Перегудов. Но вы все-таки послушайте. Не каждый же день вам приходится беседовать с товарищем Сталиным! – И он засмеялся. – Ошибка стала преступлением. Таким образом, преступление хуже ошибки. Хотя Талейран считал наоборот. Он сказал по поводу казни герцога Энгиенского: «Это хуже, чем преступление, это ошибка!» Но о диалектике ошибки и преступления мы с вами поговорим позже. Если придется. А сейчас давайте на прощанье послушаем, как пианистка Юдина играет концерт Моцарта номер двадцать три.

Сталин подошел к проигрывателю, поставил пластинку.

– Зачем это? – спросил Игнат, когда они ехали в ЗИМе назад.

– Я хочу, чтоб Сталин наизусть читал Мандельштама, – сказала она. – И вообще, мне интересен именно Сталин – во всей недавней русской истории.

– Чем?

– Своей огромностью.

– Он же негодяй, подлец, мерзавец, убийца.

– Огромностью своей подлости и мерзости.

– Он же низкий садист.

– Вот и слово нашли… «Ужели слово найдено?» – как говорила Татьяна Ларина… Он садист, а я, наверное, мазохистка. Хотя не совсем. Впрочем, не знаю. Игнашенька… Ничего, что я так ласковенько? Игнаша, у меня было много хороших мальчиков. Плохих тоже, на самом деле. Они были скучные. Для меня скучные. Одинаково скучные, и плохие, и хорошие. Они ничего особенного не делали. Хорошие дарили цветы, провожали до дому, нежно держа мою руку, были такие ласковые и бережные. Особенно в койке. Нежно целовали мне все дела. Надевали презерватив или шепотом спрашивали: «Можно в тебя? У тебя какой день?» А некоторые интересовались, не обижает ли меня презерватив. Чудесные мальчики. Заботливые всегда и во всем, от промокших кроссовок до душевной ранимости. А плохие – они и есть плохие. Грубые, пьяные, глупые. Хамили, унижали, пренебрегали. Целовались с нечищеными зубами. Пихали в меня свои немытые штуки, напускали в меня своей липкой гадости. Безответственные. Не думали, что я могу запросто залететь. Или даже подцепить. Хорошие, плохие, а разницы никакой.

– В смысле?

– В смысле – ничего грандиозного. Знаешь, за что я полюбила Бориса Аркадьевича?

– Догадываюсь, – сказал Игнат. – Красиво ухаживает. Цветы у дверей квартиры. Каждое утро корзина роз. Машина у подъезда, специально для тебя и на весь день. Ложа в Большом театре. Обеды и ужины в дорогих ресторанах. Какой-нибудь миллионерский «Клуб не для всех». Подарки, конечно же. А?..