Пустой манеж потемками окован,на краешке с собой наединетак искренне и удивленно клоунсмеется своим мыслям в тишине.Новосибирск. 1960–1964Джамбул. 1963Танькины рассказки
«Автобус – люлька человек на тридцать…»
Автобус – люлька человек на тридцать. За стеклами мелькает ночь,а Танька тайны делать мастерица,а Танька сон не в силах превозмочь. Пусть щеку о плечо мое примяла —ей неудобства хоть бы хны,ей от соседства требуется мало —держать за руку, тихо видя сны. Гордиться я доверием не склонен,хоть руку сам не всякому даю,но с этих пор, как простодушный клоун,я тайну несказанную таю.«Мне вчера рассказывала Танька…»
Мне вчера рассказывала Танька,после рыбной ловли возратясь:– Выложу тебе я без утайки —вот такущий мне попался язь! Знаешь, дождь был с вечера страшенный,в телогрейки вырядились мы,добрались до места, совершенноливень наши косточки промыл. Я с улыбкой байки эти слушал,эти мне не позабыть глаза,и хотя ухи я той не кушал,и не видел, как рассвет слизалсажу с неба языком шершавым,оставляя лишь потеки туч,и не слышал как листва шуршалапод дождем, реки не видел тушь,у костра ночного не сушился,хворост не пододвигал ногой, но с рассказом Танькиным я сжился —любо мне, когда большой огонь! Под дождем, под ночью был он хворый,огонечек просто – не костер,выживал, жевал он мокрый хворост,выжил – а рассвет все стер. Описать увиденное – тыщинужно слов и то б не рассказал,а она одно мне:– Красотища!!! Да еще горячие глаза.Новосибирск. 1961–1962К западу от востока
«Удеру я к чертовой матери…»
Удеру я к чертовой матери,чтоб дороги меня излохматили,удеру я к чертовой материот тебя – на вагоне, на катере… Мне удрать бы в далекую Индию —за индуса, глядишь, сойду, —лишь бы только глаза не виделиэтих бешеных весен беду, Но куда от себя мне деться,от моих на тебя молений? Мне одно лишь целебно средство —взять уткнуться тебе в колени.Охота
Закат жар-птицей по волнамрассыпал перья пламени,но постепенно полинял,и небосвод стал правильней. Я жадно ждал: взметнется дичь —по небу точек россыпь,хотел я дробью дичь настичь,схватить и в лодку бросить. И ствол меж черных камышейкосился черным козырем,и вот отчетливой мишеньнад темным стала озером. Я не сорвал, нажав курок,урок естествознания,и шлепал борт, и был гребоккуда весомей знамени. Валялось на корме ружьебез улетевшей дичи,азарт лишь, схваченный живьем,был подлинной добычей.Гробница