Автопортрет в кабинете

Страница из «Écrits de Londres et dernières lettres» Симоны Вейль с пометкой Хосе Бергамина

За стеклом справа в кабинете в переулке дель Джильо видна фотография Хосе Бергамина, который, как и Джованни, несомненно, оставил свой след в моей молодости. В определенном смысле Пепе был противоположностью Симоны Вейль. Каждая встреча с ним проходила под знаком радости, причем радость всякий раз была такой насыщенной и разной, что мы возвращались домой, не осмеливаясь в нее верить, преображенные и легкие, как если бы подобная радость не могла существовать и ее нельзя было вынести. И тем не менее в моем – или его – экземпляре «Écrits de Londres» Пепе отметил различные фрагменты, где появляется слово «malheur», которое ему, изгнаннику, подвергшемуся политическим преследованиям, должно было быть хорошо знакомо. Но фрагмент о радости отмечен его неповторимой эмблемой в форме птицы.

Ему я обязан отвращением к любой трагической позе и склонностью к комедии – хотя позднее я понял, что философия находится за рамками трагедии или комедии и что, как говорит Сократ в конце «Пира», тот, кто умеет сочинять трагедии, должен уметь писать и комедии. И благодаря Пепе я со временем понял, что Бог – это не монополия священников и что его, как и спасение, я могу искать только extra Ecclesiam[66]. Когда Эльза сказала мне, что хочет написать книгу под названием «Без утешения в религии», я сразу почувствовал, что это название затрагивает и меня, что, как и Пепе, я в каком-то отношении жил с Богом, но без утешения в религии. (Это также позволило мне избежать тех – а их в Италии было много, – кто хотел убедить меня в том, что extra Partitum nulla salus[67].)

Стихотворение Хосе Бергамина, 1982

Extra: вне (с мыслью о движении изнутри – ex – о выходе). Невозможно обрести истину, не выйдя из ситуации – или из учреждения, – которая нас не пускает. Философ должен стать чужаком в своем городе, Илличу[68] пришлось в каком-то смысле выйти из церкви, а Симона Вейль так и не решилась в нее войти. Extra – это место размышления.

Хосе Бергамин и автор. Севилья, 1976. Фотографии Джиневры Бомпьяни

Рим, 13 июля 2014 года: «Сон, приснившийся этой ночью. Я был с Пепе в компании других людей, в его доме в Испании. Это был очень простой, чудесный дом, как и все дома, в которых я его встречал: большая комната, выходившая на две смежные террасы, столь же просторные. Там было мало мебели, и вся она была исключительно из дерева; я увидел маленький стул и пододвинул его к Пепе, чтобы он сел, но он поставил на него ноги. Потом мы выехали на машине, чтобы продолжить вечер, возможно, чтобы отправиться на ужин, а может, и без всякой цели. Мы были счастливы. Каждое мгновение сна было настолько наполнено радостью, что я почти что осознанно оттягивал его завершение, как если бы радость была материей, из которой соткан сон, и мой разум не должен был ни под каким предлогом переставать ее ткать. Наконец, проснувшись, я осознал, что Пепе и был той радостью, из которой был соткан сон».

Испанию я открыл для себя благодаря Пепе, который провел значительную часть жизни в изгнании. Его родной Мадрид, конечно, этот серый, заброшенный квартал близ старой мечети – и потом залитые солнцем Севилью и Андалусию. Но еще раньше – последние следы чего-то вроде народа, этой pueblo-деревни[69], которая была для него не сущностью, а всегда и только minoría[70]: не в смысле числовой доли, а, скорее, тем, что не дает народу совпасть с самим собой, стать всем. И это было единственное понятие народа, которое могло быть мне интересно.

Помню, однажды он мне рассказал, как заметил, что испанский народ умер прежде, чем умер он, и что это было самое трагическое мгновение во всей его жизни. Пережить собственный народ – такова наша участь, но, быть может, это и высшая поэтическая участь.

Ключевые авторы для него: Спиноза (его он прочел в шестнадцать лет), Паскаль и Ницше. Когда я ему заметил, что получается, будто ни один испанский автор на него не повлиял, он ответил: «Так это как раз и есть Испания!»

Он говорил, что удаленность Бога – это сокровенность жизни. Что эстету свойственно отказываться от повторения, а фарисею – повторять без энтузиазма. Но повторять с энтузиазмом – в этом и есть человек.

Он говорил, что главное в verónica[71] – это подходящий момент: тореро должен дождаться мгновения, когда голова быка упрется в muleta[72] (как облик Христа отпечатался на плате святой Вероники). Секундой меньше, секундой больше – и все пропало.