Автор Исландии

Но какова же причина моего стремления отыграться на Фридтьоуве? Ведь прежде всего мне его жаль. Он заблудился: писать не мог, в политических симпатиях оказался не с теми, ему наставил рога писатель, более великий, чем он (кошмар всех творческих людей), да так, что от этого родился ребенок, – и в довершение всего – свою сексуальную ориентацию он прятал в ящик, свою сущность – в шкаф. Да какого черта он так злился на меня за то, что я увел у него женщину, ведь он сам гей! Нельзя одновременно удержать и отпустить. А может, он сменил сексуальную ориентацию как раз для того, чтобы похоронить все сплетни о том, что ему, мол, наставили рога, чтобы отомстить Ловисе, чтобы в еще большей степени сделаться парижским павлином? Да, кое-кто утверждал и это! Вот до чего упрямство доводит! Нет, Фридтьоув и был гомосексуалистом. И до и после войны. И это, судя по всему, не ускользнуло ни от кого, кто видел, как он застегивает пальто, и уж тем более – тех из нас, кто познакомился с ним близко. Гомосексуализм – это такая вещь, которую в Сорбонне за семестр не выучишь. Но почему он хотел приписать это свое влечение другим? Этого я никогда не пойму.

Глава 17

Эйвис слезает с коня перед дотом, поросшим мхом. Рыжий, двигая губами, освобождается от удил и ищет траву – что-нибудь пожевать среди горького высокогорного вереска. Вечер в горах нейтрален.

Дот – побитая непогодой и хорошо спрятанная бетонная коробка, наполовину утопшая в камешках и вереске, с узким горизонтальным оконным проемом для бинокля, а может, и для ружейных стволов. Оттуда открывается вид на Восточноречную долину, на Болото и два других хутора на возвышенности к югу от него, Ледниковую долину за ними и до самых гор близ фьорда в голубой дали. По-летнему белое вечернее небо пустынно, но возле горизонта медленно плавает несколько парообразных облачных китов. Очкастая дочка фермеров с Болота, имени которой я не помню, спускается в дот через узкий вход со стороны склона вместе со своим темноволосым младшим братом и кобелем по кличке Резвый. Эйвис спускается за ней, а Мордочка жалобно всхлипывает и провожает ее взглядом. Школьный учитель Гвюдмюнд задерживается и окидывает всю сислу взглядом, словно хорошо образованный сельчанин. Он – один из тех рафинированных людей, которые, кажется, слишком хорошо сделаны для этого мира. Путник из лучших краев, смиренно попросившийся на ночлег в бедной хижине, каковую представляет собой наш мир. В черной одежде, синем свитере, пиджак аккуратно застегнут. Он полноват – но скорее от доброты, чем от обжорства, лицо хорошо вылеплено, волосы темные, кожа удивительно гладкая, на щеках столь же удивительные пятна яркого румянца, получившиеся явно не от работы или от мороза, но как будто являющиеся внешним отражением некой глубокой тайны: влажная зыбь среди песков. Гвюдмюнд Сигюрдссон. Вседобрейший человек.

Его я нашел на острове Хрисей. В черной рамке на стене с цветочным узором. Он умер молодым: погиб при сходе снежной лавины в долине Фньоускдаль и в загробной жизни остался таким же скромным, каким был среди нас: память о нем жила в маленькой гостиной на острове Хрисей.

Ему лет примерно двадцать – и вот он последним входит в низкий дверной проем и стряхивает землю с одной штанины. В английской военной пещере темно; мирная ярко-белая исландская летняя ночь – словно длинная картина на передней стене. Эйвис проводит пальцем по светлым буквам, выцарапанным на стене: «Joffrey IIIII IIIII IIII».

– А что значит «Joffrey»?

– Наверно, это на секретном языке, – отвечает Гвюдмюнд.

– Секретном?

– Да. У английских солдат был свой секретный язык, на котором они общались. Чтобы немцы не поняли. А это, наверно, название военной операции, которую проводили четырнадцать раз.

– Смотрите, что Резвый нашел! – говорит темноволосый мальчик; теперь я вижу, что это не брат девочки с Болота, а мальчик из городка, приехавший на хутор на лето. Он держит чайную ложку.

– Англичане часто пьют чай, – говорит учитель. – Это их национальный напиток.

Кобель продолжает рыться в одном углу дота, и они находят еще четырнадцать ложек. А также два наперстка, открывалку, маленькую отвертку и две серебристо блестящие гайки.

– Да. По-моему, тут еще и помет во́рона, – говорит Гвюдмюнд. – Вороны любят все блестящее. Я ошибся. Это принадлежало не солдатам.

– А во́роны тоже пьют чай? – спрашивает мальчик из городка.

Девочки смеются, а Гвюдмюнд честно рассказывает ему о повадках воронов. Снаружи слышится дурашливый лай Мордочки, и Резвый все-таки вылезает из дота, а мальчуган за ним. Девочки продолжают искать сокровища в засыпанном землей углу, а учитель смотрит сквозь бойницу на свой обширный, но малолюдный учебный округ, этот непросвещенный край.

– Эйвис, смотри… кольцо!

– Дай-ка глянуть.

Эйвис подносит простое кольцо к свету и рассматривает.

– На нем внутри что-то написано.

Девочка с Болота поднимается, и они обе, вытаращив глаза, смотрят на учителя, который читает им написанное внутри кольца имя: «Хрольв».