Автор Исландии

Хроульв не обращает на него внимания и продолжает собирать навоз в кучу поближе к дверям. Он сгребает рьяно; навозные брызги летят на чиновников. Сыр отходит в безопасное место за открытой дверью. Баурд стоит в дверном проеме, широко расставив ноги. Он одет в коричневую куртку до талии и широкие брюки.

– Я приехал сюда вместе с уполномоченным сислюманна…

Сыр дает о себе знать, робко высунувшись из-за двери. Хроульв не поднимает на него глаз; он только что сгреб свой пропитанный мочой груз на лопату и собирается вынести его за двери. Баурд стоит у него на пути:

– Хроульв…

Хроульв плашмя кладет полную лопату на помост левой рукой, а правой хватает агронома за плечо и отшвыривает с такой силой, что тот летит в своих городских туфлях прямо в скользкий сток для навоза и теряет равновесие, падает туда и выставляет вперед левую руку: кисть полностью погружается в кучу навоза. Правой рукой он хватается за хвост первой попавшейся коровы и пытается подняться, но снова поскальзывается и выпускает хвост. Корова ревет и выгибает спину, извергая весь свой страх на агронома. Эйвис, стоящая за ревущей коровой, пунцовеет от смеха, но пытается прикрыть лицо ладонями. Хроульв ни на что не обращает внимания и продолжает сгребать навоз. Баурд кое-как поднимается на ноги, весь побагровевший, трясет мокрыми грязными руками, ругается: «вот зара…» – и скрывается в молочной; оттуда слышно, как открывают кран и пускают воду. Сыр стоит за дверью: он заложник и не может сдвинуться с места. Хроульв сапогом захлопывает дверь у него под носом и продолжает сгребать. Шоферы спокойно стоят во дворе и наблюдают, как нечистоты летят на навозную кучу.

– Ты видел? Там грузовик приехал! Два грузовика!

Грим запыхавшись вбегает по лестнице и вместе со мной выглядывает в окно.

– Что они собираются делать?

– Резать.

Я произношу это с той же тяжестью и грустью, которые переполняли меня каждый раз, когда я спускался по лестнице в издательстве с незаконченной рукописью в руках, после того как Эйнар Аусгейрссон, мой терпеливый и всегда наблюдательный редактор, вычеркивал два месяца моей жизни. «Разгон очень хороший, но надо резать». Два месяца в трехзвездочном отеле! Это же большие деньги. И слов так много! Все мои словечки-овечки.

– Резать? Овец?

– Да. Для твоего отца это такой удар.

– А почему?

– Они больны аденоматозом. Это опасная болезнь, которая может перекинуться и на другие хутора. Поэтому их придется забить.

– А что за болезнь?

Что-то типа овечьей простуды, а точнее – болезнь легких.

– Они простудились? Оттого, что их недавно остригли?

Я смотрю на него. Восьмилетний светлоголовик с новехонькими кроличьими зубами. Через год он опубликует свой первый рассказ.

Мы видим, как Баурд, вне себя от злости, выходит из молочной в светло-коричневой рубашке с закатанными рукавами, держа мокрую куртку в руках, загоняет мальчишек в машину, сам садится за руль и едет вниз, в болото. Кобелю наконец удается окончательно подмять Мордочку под себя, он быстро насилует ее, а затем как молния устремляется вдогонку за джипом по колее. Мордочка одно мгновение колеблется и смотрит ему вслед: не побежать ли и ей? – а затем замечает, что хозяин вышел из коровника, и, поскуливая, устремляет взгляд на него. Хроульв провожает глазами автомобиль, а затем смотрит на шоферов, которые стоят во дворе, скрестив руки. Они ему знакомы.

– И это, по-вашему, работа?

Затем он входит в дом, а собачка за ним. Из коровника появляется Сыр, и выражение лица у него весьма плесневое.

Что делать вождю, если его народу грозит уничтожение?

Хроульв заперся в овчарне и почти весь день сидел там. Кроме трех баранов-производителей у него там кормились две годовалые ярки, последняя овца, которая уже несколько дней грипповала, и двое ее ягнят. Это была Харпа. Овчарня располагалась чуть к югу от дома: красивое строение, и все же недостаточно просторное, чтоб вместить человеческую злость. Вокруг нее тун был красным.

Овцы разбрелись по всей территории вокруг хутора, за озером и высоко на горных склонах, и на то, чтоб собрать их, ушел весь день. К вечеру они все уже были на платформе грузовика и отчаянно блеяли. Недавно остриженные, тощие на вид. Более двухсот человек, предназначенных к отправке в газовые камеры, под дружелюбной исландской версией немецкой свастики. Эйвис слегла на чердаке с какими-то коликами в животе, что бы это ни было, а мы с Гримом все лежали у окна и наблюдали, как уставшие от беготни пастухи перекрикиваются, а потом садятся по машинам. Шотландский кобель описал последний круг вокруг грузовиков и для верности помочился на десять колес.

Старуха из кухни зовет внука, и он упрыгивает вниз по лестнице. На верхний этаж доносится запах выпечки. Я поворачиваюсь к Эйвис, которая смотрит на меня из-под одеяла сквозь полуприкрытые веки.

– Ты себя плохо чувствуешь? – спрашиваю я.

– Да.