Автор Исландии

– Никогда не видел, чтоб девушка косила. Девушки же не косят.

– А я тебе покажу. Если ты… возьмешь…

Она услышала, как на взморье за спиной ее зовет брат. Ее имя слышалось все ближе и ближе: он пришел за ней.

– Думай поскорее, ты должен…

Решиться. В голове у паренька бушевало море – целый Атлантический океан. С одной стороны Исландия, с другой – Америка. Он был влюблен в дочь торговца. В Сигрид Сёбек. Почему ее в тот раз в магазине не было? Она же всегда там отпускала товары. Он для нее целый спектакль придумал. Надеть на себя уздечку и сказать вису. Конь читает конские стихи. Это бы ее сразило. А она вот взяла и не пришла на работу. А почему она не была на работе? Он целых два часа в магазине проторчал, пока отец разговаривал с Гестом с Мирного. И вот он встретил ее по дороге к морю: она была с Йоуном. Йоуном Гримсеном! Который и нож-то держать не умел! Этим небокоптильщиком из Домика Гюнны! Они теперь вместе? Когда они встретились, она на него даже не взглянула.

Он увидел, как приближается брат девушки, повернул голову туда, где он зигзагами брел сквозь толпу отъезжающих за океан. Люди начали смотреть. Может, это будет их последнее воспоминание с родины: парень и девушка. Парень и девушка и целый океан между этими двумя словами: да и нет. Исландия и Америка. Он держал ее жизнь в своей руке. Его отец снаряжал караван в Низине. Они уже вот-вот тронутся в путь. Дамского седла у них с собой не было. Лошадей у них, конечно же, четыре – но что скажет его отец, если он притащит с собой со взморья целую женщину?

– Я тебе десять детей рожу.

Тоурд смотрел на нее – на это лицо. Аккуратное лицо – хотя нос чересчур близко. Он мечтал о другом носе. Она не сводила с него глаз.

– Одиннадцать.

Он отвел взгляд от нее и перевел его на толпу, которая сейчас обступила их полукругом. Сигрид нигде было не видать. Брат девушки сейчас подошел вплотную к ним, раскрасневшийся, утомленный пьянством:

– Алла, душа ты живая, ты о чем ваще думаешь! – сказал он и рванул ее за локоть, но она твердо устояла на ногах и сделала последнюю попытку:

– Двенадцать детей!

Паренек попятился. Ему такой расклад не понравился.

– Да плевать ему на это, ну, давай, пошли, я тебе говорю, – сказал брат. На Длинном мысу братьев и сестер было двенадцать.

– Тринадцать! Тринадцать детей! – сказала Душа Живая с такой решимостью, что суконноштанному пареньку с Холма это показалось чересчур. И все эти глаза, в упор смотрящие на него! Ему необходимо было положить этому конец, и он взглянул на ее пьяного в лоск брата, посмотрел вниз, на гальку, затем на нее, сосредоточился на ее носе – этом большом решительном носе, – и произнес:

– Тогда идет!

Девушка улыбнулась про себя, но не показала виду. Брат продолжал бурчать, что, мол, лодка уже отходит. И тут паренек вдруг увидел Сигрид Сёбек. Она стояла, вытаращив глаза, и не спускала их с него – такая блистательно смазливая. О, нет! Дочь торговца! Лучшая невеста в городке!

– Подо… подожди-ка немножко, – сказал он своей новоиспеченной нареченной и побежал от нее к дочери торговца, посмотрел на ее юбку и попросил пойти за него замуж. Тут ее разобрало. И она начала смеяться. И люди все засмеялись. Он оставил ее и с поникшей головой прошел по камням обратно к брату и сест ре, которые так и стояли на том же месте. Люди внимательно следили за ними – и смеялись еще пуще. Раньше до этих мест не доходило никаких спектаклей, а сейчас – пожалуйста: целый приморский театр. Тоурд посмотрел на Адальбьёрг, как треска в объектив фотоаппарата, и сказал:

– Я… ну, я… пойду отца спрошу!

И он со всех ног убежал с приливной полосы, прочь от этого фарса, этого хохота, этого унижения, этой ДУРИ СО СВАТОВСТВОМ! По толпе прошел ропот, и какой-то шутник крикнул ему вслед:

– Ну и езжай в Америку! А Сиггу ты не получишь! Ха-ха-ха!

Люди хохотали. Кажется, они неправильно поняли этот спектакль. А Адальбьёрг поняла: она заметила, что он удирает – сбегает от нее. И она потеряла свою решимость и последнюю надежду; она дала этому своему толстошеему пропитому братцу увести себя обратно в лодку. Ее приветствовали песней: «Я голубым горам скажу прощай – / и в путь-дорогу. / Я не увижу больше наш убогий край – / и слава богу!» Значит, на большее у него духу не хватает, думала она. А мне нужен мужчина, у которого духу хватает. Стало быть – Америка!

«А какая она – эта Америка?» – думала она про себя в третий раз в жизни, стоя перед коровником в Хельской долине шестьдесят шесть лет спустя все с тем же носом, что и на взморье в далеком прошлом, только теперь этот нос еще больше заорлился, и от него по лицу пролегли глубокие морщины, словно перья: как будто она на огромной скорости пролетела сквозь свою жизнь: от сватовства до сегодняшнего дня.

– Амм, вот так все и было.

Юный Тоурд сидел в сене и жадно поглощал ее слова с куском хлеба, который она тайком пронесла ему в сенник.

– А дальше? Ты тогда в Америку уехала?