Авторские колонки в Новой газете- сентябрь 2010- май 2013

Культура / Выпуск № 02 от 14 января 2011 года

Я не помню своих автомобильных номеров, хотя и не менял их уже 30 лет, но все смешное, что прочел в жизни, держится в памяти, вроде татуировки.

14.01.2011

<img src="http://www.novayagazeta.ru/views_counter/?id=7599&class=NovayaGazeta::Content::Article" width="0" height="0">

На четырех углах главного перекрестка Гринвич-Виллидж стоит по одинаковому кафе, но мы, играя в Париж, выбрали себе любимое — «Борджиа». Несмотря на живописное имя, в нем не было ровно ничего особенного, во всяком случае до тех пор, пока мы не привели туда Довлатова. Он очаровал официанток, занял два стула и смеялся, ухая, как марсианин из Уэллса. Сидя в кафе до закрытия, мы говорили о своем, вернее — чужом, ибо больше всего Сергей любил цитировать, чаще всего — Достоевского. Довлатов истово верил, что в отечественной словесности нет книги смешнее «Бесов»:

«Попробуй я завещать мою кожу на барабан примерно в Акмолинский пехотный полк, с тем чтобы каждый день выбивать на нем перед полком русский национальный гимн, сочтут за либерализм, запретят мою кожу».

Надеясь разъяснить этот феномен, Сергей всех уговаривал написать диссертацию, но к тому времени я уже убедился, что юмор не поддается толкованию. Остроумию нельзя научить, шутку — растолковать, юмор — исследовать.

Правда, если много людей запереть в темном зале, то их можно заставить смеяться. Секрет этого фокуса открыл мне обаятельный Буба Касторский, который под именем этого популярного персонажа веселил русскую Америку, чрезвычайно похоже изображая Брежнева.

— Зрителю, — поучал он меня с высоты своего огромного опыта, — надо знать, когда смеяться, поэтому, доведя анекдот до соли, ты тормозишь, оглядываешь зал слева направо, потом — справа налево и, наконец, доносишь концовку — в сущности, все равно какую.

«Цезура перед кодой», — записал я для простоты, но так и не воспользовался советом, стесняясь смешить людей даже за деньги. Профессиональные юмористы казались мне отчаявшимися людьми, обреченными вымаливать смех, как несчастливые влюбленные — поцелуи. Иногда мы, слушатели, тоже сдаемся — из жалости, по слабости характера, но чаще — за компанию. В массе люди глупее, чем поодиночке, поэтому многих рассмешить проще, чем одного — собеседника, собутыльника, даже жену. Не зря в театре всегда смеются — и на Шекспире, и на Шатрове. Что говорить, в мое время смешным считался спектакль под названием «Затюканный апостол». Но настоящий юмор, как все ценное — от эрудиции до вокала, — идет из глубины.

— Голос, — говорят певицам в консерватории, — надо опирать на матку.

Писателям ею часто служит юмор.

Тогда, в «Борджиа», отдуваясь от скверного кофе, который мы заказывали, чтоб не гнали из-за стола, я научился у Довлатова мнительности остроумия. Подозревая в юморе каждую фразу классиков, я обнаружил, что все они пишут смешно, хотя это далеко не всегда заметно с первого взгляда.

Чем лучше спрятан юмор, тем сильней его воздействие. Серый кардинал книги, он исподтишка меняет ее структуру, добавляя лишнее — насмешливое — измерение. Текст с юмором действует не сразу, но наверняка. Уже поэтому юмор лучше всего принимать в гомеопатических дозах. Согласно адептам этого мистического учения, одна молекула может «заразить» собой ведро водопроводной воды, которая уже никогда не будет пресной. И в этом — прелесть целевого чтения. Нет радости больше той, что доставляет раскопанный юмор, — тот, что сам заметил, отряхнул от риторической пыли, натер до блеска и вернул на место, которое теперь уже никогда не забудешь. Я не помню своих автомобильных номеров, хотя и не менял их уже 30 лет, но все смешное, что прочел в жизни, держится в памяти, вроде татуировки.

Упустив шанс стать археологом, я вынужден сравнить поиски смешного с грибной охотой. Известно и где, и что, и когда, но потом находишь боровик у заплеванного порога дачного вокзала, и счастье навсегда с тобой.