Авторские колонки в Новой газете- сентябрь 2010- май 2013

— Нет, почему же, — улыбнулся он, — скорее наоборот, но все заняты на работе.

— Лесоповал? — опять не удержался я.

— Какое! Свадьбы. Да вы сами посмотрите, — сказал он и повел на балкон.

После искусственной прохлады туристского бюро влажная тропическая темнота не только облепила тело, но и залила глаза. Поэтому я не видел, а знал, что внизу — бескрайний мегаполис. Бродя по этому городу, никогда не знаешь, покинул ты базар или еще в нем. На улице всегда торгуют, хотя не всегда понятно — чем: пряности, части ржавого грузовика, живая птица, краденые фильмы, чай в кульках, использованные газеты, полиэтиленовые мешки. Бедность перемешалась с нищетой и растворилась в разноцветном празднике. В нем нельзя не заблудиться. Лишенный структуры и логики, Дели расползается во все стороны таким образом, что постороннему его и не понять, и не принять, но расстаться тоже непросто.

Вечером, однако, город, как принято в этом краю, возвращался в одно из своих прошлых рождений и выглядел полевым станом. Под роскошными (в кулак) звездами — россыпь рифмующихся огней. По опыту я знал, что это горят голые электрические лампочки по 20 ватт — в обрез. Их хватает, чтобы привлечь голодного и осветить пекаря. Его походная кухня — ржавая бочка с медленно горящим пометом и кривой лист кровельного железа. На него ловко швыряют комки сырого теста. Через мгновение они становятся лепешкой-чапати, которую почти наугад суют покупателю в обмен на мятые рупии. Вкуснее хлеба я не ел.

Проглотив от воспоминаний слюну, я вгляделся в мягкую настойчивую темноту. Огни медленно приближались, не становясь ярче. Вместе с ними в притихшем городе явился звон колокольчиков, шум трещоток, возбужденные голоса, пение и легкие звуки тяжелых шагов. Еще чуть-чуть, и в темноте образовалась квадратная масса. Сперва узнать слона помешал торжественный наряд, превративший зверя в храм. На спине, как идол в алтаре, сидела невеста под балдахином, освещенном радужными лампочками. Видимо, они работали от генератора, спрятанного в слоновьей сбруе.

— И так сейчас всюду, — гордо сказал гид. — Зимой хорошо жениться.

— Жениться, — возразил я из вредности, — всегда хорошо. Холостому, как известно, плохо везде, а женатому — только дома.

На этой сентенции, которой меня когда-то огорошила мать на моей собственной свадьбе, мы сошлись и молча наслаждались процессией, сбежавшей из «1001 ночи», чтобы теперь вернуться восвояси.

Свадьба — верхнее до нашей жизни, ее идеал и утопия. В истории человека она — золотой век, от которого мы пятимся известно куда, но непонятно — зачем. Я потому и люблю смотреть на чужие свадьбы, что это — перекресток, где частное счастье пересекается с публичным ритуалом. То обстоятельство, что семья рождается посреди толпы, на глазах ротозеев, переносит нас в несусветную доисторическую даль, когда брак гарцевал на границе закона и требовал свидетелей, готовых подтвердить: невеста досталась жениху без драк и погони, а пришла по доброй воле, желательно — на слоне.

Конечно, в северных широтах и фауна другая. В мое время слонами работали белые «Волги», которые сразу после ЗАГСа везли молодых не к столу, не в постель, а к фотографу. В его владениях царил вечный жанр официального портрета. Лучшие из них оставались висеть в ателье, заманивая других лопухов иконой семейной удачи. Пусть невеста в атласном мини превратилась в упитанную мегеру, считающую бигуди прической. Пусть напуганный вспышкой жених в застегнутом на все пуговицы пиджаке носит его теперь поверх синей майки. Но здесь, на витрине, они живут душа в душу — запаянные в стекло, гомункулусы вечного праздника.

Хорошо, что на фотографиях ничего не меняется. Особенно в провинции, где нравы строже и молодыми все еще хвастаются прохожим. Теперь уже реже, но раньше, приезжая в чужую страну, я сразу (разве что после рынка) искал студию местного фотографа, чтобы познакомиться с идеалами еще незнакомого мне народа. Здесь — и только здесь — миром правят любовь, красота и отвага. Дедушка в орденах неведомой мне, иноземцу, войны. Матрона в наряде с незнакомым орнаментом. Дети прижимают к груди книгу с непривычным шрифтом. И — вершина блаженства — молодые. Иногда во фраке, иногда в шальварах, но всегда c выпученными от ответственности глазами, в той торжественной позе, в которой застыли князья и царицы в здешнем музее.

По-моему, мы преувеличиваем значение истины и напрасно заражаем манией правдоискательства не предназначенные для этого сферы бытия. Разоблачая действительность, трудно остановиться и легко ее разлюбить. Не поэтому ли скукожившаяся парадная часть жизни все реже выбирается наружу. А ведь я еще застал общественные похороны — когда кони везли катафалк с украшенным покойником. А за ним степенно плелся оркестр с непременной тубой. Соблазненный тремя рублями, мой старший брат попал в оркестр, научившись бить в медные тарелки. У них это называлось «лабать жмурика». Но работы становилось все меньше, и теперь он — программист в Нью-Йорке.