Авторские колонки в Новой газете- сентябрь 2010- май 2013

При монголах лучшие умы Китая впервые разминулись с политикой. Без них она оказалась ареной голых амбиций, уже напрочь лишенных нравственного содержания. Такая политика не нуждалась в «благородных мужах», выращенных на Конфуции. С тех пор как государственное поприще, к которому традиция готовила каждого образованного китайца, стало практически недоступным, морально недопустимым, а то и преступным, духовная элита замкнулась в себе и превратилась в интеллигенцию.

Оставшиеся не у дел должны были найти себе занятие и оправдание. «Литерати», так можно назвать эту касту, отличила беспримесная порода. Аристократы духа, они несли бремя классического воспитания, которое мешало им мириться с монгольскими порядками и их крикливой эстетикой. Литерати жили внутри иного контекста. Их отточенный веками упорных усилий вкус требовал благородной скудости, пресной простоты, аскетической мудрости. Раньше все это не мешало сановной жизни, но при монголах умозрительный идеал стал реальностью, и литерати ушли в отшельники.

Теперь у них была другая цель — стать «цзы ю». Буквально эти два иероглифа означают «иметь причину поведения в самом себе». Сегодня так называют «свободу», но в юаньскую эпоху имелась в виду «воля», которая вовсе не обязательно связана с политикой. Скорее наоборот: воля подразумевает при-волье, каприз, прихоть, богемную независимость у-воленного художника. Выдавленные на обочину, литерати скрылись от окружающего. Но не в религии и культуре, как это бывало на Западе, а в природе, которая в Китае умеет объединять первую со второй.

Иконой литерати был пейзаж, пропущенный сквозь рафинированный интеллект. Вступив в союз с природой, художник, а значит, поэт и каллиграф, совершил революцию в искусстве. Оно открыло внутренний мир и научилось его изображать.

Великая живопись прежних династий знала пейзажный монументализм. Каждый свиток был портретом мироздания, схваченного в его по-китайски подвижной вечности. На первый взгляд новая живопись не слишком отличалась от старой. Все те же горы и реки. (В Китае этот сюжет был неисчерпаем, как наши мадонны.) Однако привыкнув, мы увидим, что юаньские художники сменили жанр и масштаб. Вместо эпоса — лирика, вместо тотальности — фрагмент. Эта живопись кажется «дачной» — элегичной и праздной. У могучих предшественников природа всегда трудилась: она производила бытие и делила его на два — инь и ян. Теперь природа устранилась от дел. Она — объект умного созерцания, руководство к медитации, пособие в том духовном атлетизме, который заменял Китаю наш спорт (по крайней мере до пекинской Олимпиады).

Живопись литерати существовала исключительно для своих. Для тех, кто умел со сладострастной медлительностью разворачивать (справа налево) свиток, погружаясь в нарисованный тонкой кистью монохромный пейзаж, желательно — под светом полной луны, хорошо бы — на фоне свежевыпавшего снега.

Собственно, ради этого литерати ушли из большой жизни. Они считали своим долгом сохранить и передать умение наслаждаться лишь высоким, только невыразимым и бесконечно прекрасным. В себе литерати хранили даже не цветы традиции, а ее пыльцу. Почти неощутимая духовная субстанция, без которой мир был бы пошлым, жизнь — грубой, искусство — развлечением.

Таких людей не бывает много, но в них — все дело. Литерати, как бы они ни назывались и где бы они ни жили, — суть нации даже тогда, когда она, нация, увлеченная шумной жизнью и дикими нравами, об этом не догадывается. Собственно, именно тогда литерати и нужны больше всего. Разошедшись с эпохой, они пестуют ненужные ей достоинства. Нет дела важнее, ибо без умения смотреть, внимать и слышать умрет все накопленное долгой чередой гениев. И уже некому будет узнать, кем были эти самые гении, почему они ими считались и зачем они нужны.

При монголах живопись, самое благородное из искусств китайского канона, достигла нового расцвета, но еще важнее, что в Китае сохранились не только художники, но и их зрители — знатоки и поклонники. Литерати — залог любого Ренессанса. Без них история, утрачивая культурную преемственность, становится дискретной и исчезает, не оставляя глубоких следов.

Лучший портрет литерати принадлежит кисти знаменитого Ни Цзаня. Он никогда не служил, а когда монголы разорили налогами его знатное семейство, ушел в странствие вдоль китайских рек, живя в утлой лодке. Иногда художник платил за постой своими работами, которые уже тогда считались загадочно пустыми и бесценными. Восхищенные критики писали: «Ни Цзань экономил на туши, будто она стоила дороже золота».

Выставку в Метрополитен венчает его работа «Шесть деревьев». На голой скале, вдали от недоступного материка, посреди безжизненного моря, растут сосны. Все они справляются с изгнанием по-своему, поэтому их стволы не параллельны друг другу. Но отчаянно цепляясь корнями за камни, все шесть деревьев сохраняют осанку тех, кто имеет причину поведения лишь в самом себе. У каждой из этих сосен по пятнадцать ребер.

Source URL: http://www.novayagazeta.ru/arts/472.html

* * *