Чтобы читатель мог прочертить тайный маршрут, ему следует проследить за приключениями ключевой метафоры. В рассказе «Свидание с птицей» той же Толстой такой метафорой стала Атлантида. Впервые она появляется в манной каше, где в тарелке тает «масляная Атлантида». Проглотив ее на следующей странице, мальчик Петя заражается утраченным знанием, позволяющим ему проникнуть в тот авторский мир, что «весь пропитан таинственным, грустным, волшебным». Попав сюда, герой отправляется «на поиски пропавшей, соскользнувшей в зеленые зыбкие океанские толщи Атлантиды». Он находит ее следы через две страницы: «На рубле маленькими буковками — непонятные, оставшиеся от атлантов слова: бир сум. Бир сом. Бир манат». Загадочные слова не нуждаются в переводе, как «Cезам» — пароль, открывающий дверь волшебного мира. Это — язык другой, но тоже растаявшей, как Атлантида, империи. Поразительно, что рассказ написан до того, как это произошло. Выходит, что метафора предвидела будущее лучше, чем СССР, ЦРУ и ООН. И это еще раз подтверждает суеверную мысль, согласно которой метафоры приходят оттуда, где знают больше и наперед.
Иногда это пугает даже автора, во всяком случае — меня. Однажды, когда я по привычке описывал Нью-Йорк, мне привиделось в игре отражений, как в зеркальный небоскреб «бесшумно и бесстрашно врезается огромный «Боинг». О чем я и написал — за много лет до 11 сентября, когда мне довелось это увидеть.
Воспитанный в духе советского позитивизма, я стараюсь об этом поменьше думать. Что не мешает мне с азартом выслеживать чужие метафоры. Ведь охота на них позволяет внимательному читателю не только сравняться с автором, но и опередить его. Трудный, но самый увлекательный урок чтения учит, как найти секретные метафоры, разворачивающие второй, спрятанный и уже поэтому важный сюжет. Разгадывать это шифр тем интереснее, что и сам автор о нем не всегда догадывается. Это как с рифмами: отчасти неизбежные, отчасти произвольные, они проговариваются и о том, что поэт сказал нехотя. Помня об этом, Данте никогда не рифмовал высокого с низким.
Метафора, как вдохновение, вызывает у автора тайное чувство стыда: она украшает текст и рождается в трансе. Поэтому ее часто избегали писатели — великие и разные. Попав, скажем, к Толстому, метафора, вроде ожившего дуба или умершего улья из «Войны и мир», развивается в отступление, иллюстрацию и проповедь.
Другим книгам метафоры не нужны вовсе, потому что их заменяет действие, изображающее самое себя и ничего больше. Иногда из этого получается восхитительная проза вроде «Исландских саг», где я нашел всего одну метафору: «Он был обременен виной, как можжевельник иглами». Наглядность этой метафоры мне довелось оценить в гостях у эстонских издателей. Угощая неизбежной сауной, хозяева подали вместо березового веник из можжевеловых веток. С каждым ударом иголки впивались в тело, и к концу процедуры я выглядел дикобразом. Наверное, для сказителей саг и их слушателей, хорошо знакомых, как все северяне, с баней, сравнение с можжевельником было банальностью, не останавливающей внимание, — вроде нашего «льет, как из ведра».
Штампованная метафора упрощает речь. Именно поэтому мы не стесняемся ими обмениваться в диалоге, но избегаем там, где слову нужно быть непрозрачным. Ведь метафоры — гири повествования. Они мешают ему разогнаться и сбежать. Например, в кино. Иногда мне кажется, что метафоры — последняя надежда словесности: их нельзя экранизировать. А когда все же пытаются, то выходит, как в рассказе кумира нашей юности Валерия Попова. Один из его героев написал сценарий: «Солнечный зайчик, неизвестно как пробравшийся среди листьев, дрожал на стене дома».
И вот что из этого получилось:
На съемках роль зайчика поручили человеку с большим небритым лицом, в металлизированном галстуке.
— Постарайтесь дрожать более ранимо, — сказал зайчику режиссер.
Тяжело дыша, зайчик кивнул.
Source URL: http://www.novayagazeta.ru/society/1069.html
* * *
Акме Нью-Йорка - Общество - Новая Газета
<img src="http://www.novayagazeta.ru/views_counter/?id=1175&class=NovayaGazeta::Content::Article" width="0" height="0">