Авторские колонки в Новой газете- сентябрь 2010- май 2013

Когда в середине 90-х Жириновский впервые появился в Америке, к нему отнеслись с юмором. Серьезные газеты, оставляя комические подробности без комментариев, сообщали с каменным, так сказать, лицом, как он ест руками и обвиняет нью-йоркских таможенников в покраже привезенной с собой водки «Жириновки». Газеты попроще называли его клоуном. И только беспринципный журнал «Плейбой» сделал то, чем другие брезговали: заплатил 1000 долларов, которые Жириновский потребовал за интервью, и оттянулся, как теперь пишут в Сети, по полной. Мучаясь стеснением за соотечественника, который делился с бесстыдной журналисткой описаниями своего мочеполового аппарата, я не дочитал до конца, зато посмотрел уже бесплатную беседу с Жириновским по телевизору. Я запомнил эту передачу, потому что во время нее наступил момент истины — для меня, а не для переговаривающихся сторон, которые так и не поняли друг друга.

Дело было так. В самом начале разговора Жириновский, перехватив инициативу, спросил американского журналиста:

— Кому нужно, чтобы Россия жила плохо?

Репортер смущенно пожал плечами.

— Кому нужно, — переспросил Жириновский, увеличивая громкость, в надежде, что она исправит огрехи произношения, — чтобы Россия жила плохо?

Вопрос перевели с английского на английский, но американец опять не понял.

— Ну вы же умный человек, — сменил тактику Жириновский, — посудите сами, кому выгодно, чтобы Россия бедствовала?

— Понятия не имею, — уже жалобно ответил репортер, но я пожалел Жириновского.

Я вспомнил, что он, как и я, «вырос в углу», никогда не имел собственности и никто ему не объяснил то, что знает абсолютно каждый американский владелец недвижимости, какой бы она ни была — от дворца до сарая.

Закон богатого соседа так прост, что, кажется, странным растолковывать, но сделать это все-таки необходимо. То, что само собой разумеется для одного, отнюдь не очевидно для другого. «Известное, — вздыхал Аристотель, — известно немногим», и я тоже разобрался в ценах на недвижимость лишь тогда, когда приобрел ее.

Итак, всякий дом, но жилой в особенности, состоит, как учил тот же Аристотель, из материи и идеи. Первую представляют кирпичи и доски, вторую — изменчивое понятие «location», которое включает в себя не только местоположение, но и множество причудливых привходящих обстоятельств. Среди них и локальные налоги, и уровень преступности, и число полицейских, и наличие рядом школы, и средние оценки ее учеников, и уровень образования их родителей, и результаты местных выборов, и степень подстриженности газонов, и отсутствие на них пластмассового фламинго ядовитой окраски, и вид из окна, и вид из окна на соседей, и — главное — сами соседи.

Выразить все эти и множество других с трудом описуемых факторов одним словом нельзя, а цифрой — можно, и она подсказывает, что среди богатых жить лучше, чем среди бедных.

Трюизм? Не скажите. Ведь отсюда следует, что цена на вашу недвижимость растет и падает даже тогда, когда вы для этого не пошевелили пальцем. Если сосед разбил клумбы и построил оранжерею, ваш — а не только его — дом становится дороже. А если он не стрижет газон и не красит стены, ваш — а не только его дом — становится дешевле. Разницу можно подсчитать до последнего цента, чем, собственно, и занимаются маклеры и банки, пристально следя за переменами в вашем окружении. Иногда они бывают драматическими. Так, ураган «Сэнди» изрядно обесценил прибрежную недвижимость Нью-Йорка. А сооружение Музыкального центра привело к жилищному буму в считавшемся совсем пропащим Ньюарке.

Из этих и мириад других примеров следует одно важное заключение: чем богаче сосед, тем богаче ты. Не в этическом, а в сугубо практическом, в том числе и геополитическом смысле. (В богатой стране есть на что покупать ваши товары.)

Зная это всеми фибрами своей американской души, журналист не мог ответить на вопрос, кому надо, чтобы Россия была бедной.

— Никому! — рвалось из него, потому что он знал, как опасна чужая бедность и как прибыльно чужое богатство.

Но Жириновский оперировал другой арифметикой. Экономика в ней представлялась пирогом, и если один съел два куска, то другой остался голодным. Боюсь, что этой картинкой, вырезанной из задачника для Буратино, определяются нынешние представления России об Америке, и здесь — фундамент грандиозного недоразумения.

Время от времени, стараясь никому не отказывать, я даю интервью отечественным органам. Либеральным — из сочувствия, остальным — из противоречия: сажайте розы в проклятую землю. Тем более что разница не так уж велика, если судить по вопросам. Главное в них — презумпция американской виновности.

— Почему Америка, — начинает интервьюер, набирая скорость, — ведет агрессивную политику по отношению к Ирану, Афганистану, Северной Корее? Почему она других учит правам человека и пытает своих? Почему она, развалив СССР, стремится поработить весь мир и обанкротить его, покупая в долг то, что ей не по карману?

— Не знаю.

— То-то, — констатирует собеседник и переходит к другим, не столь очевидным для него вопросам, а я остаюсь с носом.