Авторские колонки в Новой газете- сентябрь 2010- май 2013

Добравшись до этого тезиса, мы распустились и пришли в восторг — ведь антисоветским оказалось все, что попадало в кругозор. Задача заключалась в том, чтобы разделить опыт свободы с теми, кто его лишен. Бесценное преимущество такого подхода было в том, что каждый шаг и жест, будь то суд или отпуск, покупки или выборы, обретали подспудный смысл и двойное значение. Мы здесь, мы живы, веселы, умелы, мы не забыли старого, нам интересно новое, и все, что с нами происходит, стоит того, чтобы об этом рассказать в микрофон «Свободы», ибо это и есть свобода: жизнь без шор, судьба без умысла, задача без ответа и приключение без конца.

Так начался золотой век радио, которое нашло себе идеальное применение: быть рядом и собой. Только на днях я по-настоящему осознал, что это значит, когда случайно прочел у нашего великого переводчика Виктора Голышева фразу, которой он объясняет, что ему принес свободный эфир.

«Слушая радио, — вспоминает Голышев, — я понял, что у тебя может быть выход: есть колоссально широкий мир, где ты не должен выбирать, за них ты или против».

Мозгом нашей шумной компании был Парамонов. Голосом — Довлатов, «бугром» — по классификации того же Сергея — Вайль, я был ногами: как самому молодому, мне чаще всего приходилось бегать через дорогу. Но душой всего предприятия, бесспорно, был начальник — Юрий Гендлер, который нас наставлял и лелеял, уверяя, что лучше штата не бывает.

Тогда я думал, что он прав, сегодня я в этом уверен. Гений начальника — в том, чтобы, отобрав тех, кто талантливее его, сложить усилия и вызвать резонанс, ломающий мосты и засыпающий пропасть. Тайна такого усилия в том, что оно поднимает вихрь, гасящий персональные амбиции, но раздувающий общие. Когда все идет в дело, каждое слово — в строку, а голос — в хор, работа становится вакханалией. В будни я редко добирался домой раньше полуночи.

Я не хочу сказать, что мы выиграли холодную войну у советской власти. Я хочу сказать, что мы участвовали в ее похоронах и сделали их веселее, чем они могли бы быть. Перестройка была апофеозом свободы слова, и со «Свободы» оно часто звучало по-человечески. Прививая измордованной русской речи язык дружеского, но не фамильярного общения, «Свобода» обо всем говорила без «звериной серьезности», непреклонности и мата. Со слушателями мы общались на равных, не притворяясь ни умней, ни глупей их. Мы с ними дружили, как друг с другом, и это чувствуется даже в записи.

С тех пор прошло больше 20 лет. Довлатов умер, и Вайль умер, и Гендлер. Советская власть тоже умерла, но не совсем, а как зомби. И я по-прежнему говорю в микрофон то, что думаю, то, что хочу, то, что мне интересно, а кому-то, надеюсь, нужно.

Говорят, что радио устарело. По-моему, это — прекрасно. Архаичное, как Гомер и сплетни, оно пестует интимное общение.

— Бумага, — скажу я, поделив жизнь между ею и микрофоном, — все стерпит, но голос выдает тебя с головой.

Нью-Йорк

Source URL: http://www.novayagazeta.ru/arts/57010.html

* * *

Зеркало - Политика - Новая Газета

«Холодная война была гигантской ошибкой» — с ужасом прочел я в русском интернете и привычно подумал о том, как опасно жить без учебников истории. Я имею в виду — настоящих, где летопись Холодной войны начинается «длинной телеграммой», которую бережно хранят анналы американского МИДа. В феврале 1946 года ее отправил из Москвы в Вашингтон Джордж Кеннан, бывший посол США в Советском Союзе, выдающийся дипломат и историк, объявленный Сталиным персоной нон грата. Этой семиметровой депешей Джордж Кеннан ответил на вопрос Госдепа о целях и психологических мотивах советских вождей в их послевоенной политике. 

«Кремлем, — писал в ней дипломат, прекрасно знавший русский язык и Россию, — руководит параноический страх перед свободным миром, в котором тоталитарный режим видит неустранимую угрозу своему существованию».

Журналисты прозвали Кеннана Кассандрой за то, что он поднял тревогу, которая привела к долгой и опасной Холодной войне. Но только она, считал Кеннан, могла удержать от новой мировой войны, в которой уже не будет победителей. Сегодня очевидно, что Кеннан был не столько реалистом, сколько пророком. Призывая к твердости, но и осторожности, он считал залогом успеха падение железного занавеса.

«Тоталитаризм, — говорил он, – болезнь не национальная, а универсальная, и лекарство от нее — здоровый инстинкт всякого общества, которое само себя вылечит».