Авторские колонки в Новой газете- сентябрь 2010- май 2013

Роль Америки в этом мучительном процессе — быть примером. В конечном счете правда приведет к победе. Однако и после нее миру придется жить с последствиями Холодной войны.

«Многие характерные черты советской системы, — писал трезвый историк еще полвека назад, — переживут советскую власть уже потому, что она уничтожила всякую альтернативу, которая ей противостояла».

Всего этого можно не знать, но на обеих сторонах Атлантического океана нельзя забыть главное. Полвека мир стоял перед выбором между двумя войнами — Холодной и Последней.

Мальчишками мы играли в бомбоубежищах, которые так привычно уродовали старинную Ригу, что никто их не замечал, пока нынешние власти не разбили, положившись на НАТО, снаружи газоны.

«В Америке, — рассказывают мои здешние сверстники, — ученики носили жетоны с именами, чтобы знали, кого хоронить в случае атомного удара». На уроках, которые в моей школе называли «гражданской обороной», а у них — никак, учили прятаться при тревоге под парты. Другие советовали натянуть простыню и ползти на кладбище. В Нью-Йорке до сих пор дикие пробки, потому что вместо четырех мостов через Гудзон построили два дорогостоящих тоннеля, способных выдержать атаку советских ракет (после урагана «Сэнди» я в этом засомневался).

К счастью, все это не пригодилось. Холодная война стала самой эффективной: она спасла и планету, и обоих противников. Американцам, правда, повезло меньше. Они дорого заплатили за победу, получив, в сущности, то, что имели: свободный мир, в котором и так жили. Разве что страха стало меньше, но об этом после 11 сентября быстро забыли.

Зато велики дивиденды противника, которому повезло проиграть в состязании двух сверхдержав. Если бы СССР выиграл Холодную войну, то Западная Европа превратилась бы в Восточную. Вот уж когда «закон Магнитского» потерял бы всякий смысл, ибо заграница не отличалась бы от дома.

Живя абстракциями, коммунизм равнодушен к конкретной красоте. Маркс высмеял очаровавший англичан Хрустальный дворец на всемирной выставке в Лондоне. Ленин не жалел кремлевских башен, по которым готов был палить из пушек. И даже итальянские коммунисты, дорвавшиеся до муниципальной власти в Венеции, мечтали осушить лагуну, чтобы устроить на ее месте Олимпийские игры.

Советская власть, сведя жизнь к наименьшему знаменателю, всё равняла с собой. Мне рассказывали очевидцы, что стены сталинской дачи были обклеены репродукциями из «Огонька». Приехав во Францию, Хрущев объяснил интервьюеру, что московская «Прага» не уступает лучшим парижским ресторанам, из чего интервьюер заключил, что Хрущев никогда не бывал в «лучших парижских ресторанах». Но больше всего меня поразили убогие хоромы партийной элиты ГДР. После падения Берлинской стены по телевизору показывали дом отдыха вождей. Под низким цементным потолком хорошо укрытого бункера голубел мелкий бассейн. В баре блестели бутылки из братских стран — венгерский ром, румынский джин, молдавский коньяк и русская «Старка». На стенах висели дары комсомола — Ленин, «Аленушка», жестяные гербы городов-героев. Вот что ждало победителей, если бы, проиграв Холодную войну, Запад перестал быть собой, и смысла туда рваться было бы не больше, чем в Белоруссию.

О какой Холодной войне может сегодня идти речь, если обе стороны конфликта хотят одного и того же — жить на благополучном Западе, который, как хорошо знают те же стороны, враз перестанет быть таким, если и впрямь проиграет.

С Востока Запад кажется Дисней-лендом, куда хочет каждый, кроме Лукашенко, которому родной хоккей дороже зарубежных радостей. Запад — всегда был мечтой и соблазном, теперь он оказался реальностью, и нет ничего страшней, чем остаться без нее — по другую сторону уже не властями опущенного занавеса.

Новая Холодная война — державная фикция, позволяющая придать себе весу. (В рассказе Валерия Попова мальчик, убегая от хулигана, загодя обежал вокруг телефонной будки трижды, пока тот еще не тронулся с места.) Но это не значит, что никто не верит в риторику противостояния. Первая жертва пропаганды — ее авторы.

Я знаю, потому что помню, как это было в первый раз, когда мыслящая часть аппарата объясняла остальным геополитическую теорию зеркального отражения. Вкратце она сводится к шекспировской реплике: «Чума на оба ваши дома».

«Свинцовые мерзости отечественного быта, — рассуждали партийные стратеги, — уравновешивались пороками противника: они так хорошо живут, потому что вешают негров».

Оппозиция была немногим лучше. Логика борьбы двух идеологических систем подразумевала существование ничейной земли, которую считали обетованной даже такие образованные люди, как нелегальный марксист Зяма Кац, с которым мы дружили в Риге.