Автостопом на север

— Я не знаю поэта Крамс. В армии я шофер грузовой машины. Вот на этой самой. Она — как мой хороший друг.

По-честному — я разочарован. Только и всего? Правда, машина сильная. Но ведь ни пушки, ни пулемета, ни ракеты, хоть бы маленькой…

— Транспорт — важная штука. По целым суткам не вылезаешь из-за руля. Надо! — говорит солдат, будто догадавшись, о чем я только что подумал.

— Тихо идет этот транспорт, — говорю я, — слишком тихо. Я пойду в авиацию. Летчиком буду. На реактивном истребителе. Как увижу империалиста — бац! — и готово.

Солдат отвечает по-русски. Надо остановить его.

— Стой, стой! Я не понимать ничего.

— Я плохо по-немецки. Плохо понимаю. Ты быстро говорить. Моя грузовая машина, когда надо, может ехать быстро. Много груза может взять, мощный мотор… Идет по полям и по лесам… Где хочешь пройдет.

— И по лесам? Не верю.

Солдат говорил не о лесах. Он хочет вспомнить немецкое слово и говорит:

— По мокрой земле.

— Может быть, луга?

Солдат рад и повторяет:

— По полям и лугам и по очень мокрой земле.

— Тогда это болото. Мокрая земля — это болото, — объясняю я и только удивляюсь, сколько я знаю русских слов.

— Хорошо. Я помнить. «Болото» — «зумпф».

Этот солдат учится даже на службе, и в дороге, и дома. Едет он аккуратно, редко когда обернется в мою сторону, мигнет — и снова впивается в дорогу. Обе руки лежат на огромном руле и тихо дрожат в такт мотору.

Дело было решенное. Мы, будто бронзовые памятники, сурово посмотрели друг другу в глаза, ударили по рукам. Потом плюнули через плечо. Все было по-настоящему. Это мы в парке. Я решил идти в танкисты или в авиацию. Шубби — в десантники или подводники. А Фридрих Карл хотел быть матросом на торпедном катере. Клятву эту мы дали друг другу в пятом классе. В седьмом Фридрих Карл уже передумал. Три года — слишком большой срок. И полтора, мол, достаточно, сказал ему отец. Теперь Фридрих Карл пойдет в мотострелки, там поближе к полевой кухне. «Выкопаю себе окопчик, наберу побольше ручных гранат и еще больше консервов, а там будь что будет. Любые сражения переживу».

Все это нам сказал Фридрих Карл, когда мы с ним заспорили и Шубби обозвал его пацифистским диверсантом, что очень бы нашему Крамсу понравилось. В ответ Фридрих Карл разорался, что Шубби только ради шапочки в десантники хочет. Тут я увидел, как Шубби в кармане сжал кулак. Фридриху Карлу грозил тяжелый удар правой. Но Шубби настоящий боец и сражается только на ринге. Вне ринга он добрый, как кролик, и очень дисциплинированный.

А водить такие здоровенные машины «по полям и лесам» тоже неплохо. А то и танк. А то и «газик». Надо подумать: может, мне тоже переметнуться?

Густав, не предавай авиации! Там быстрота и скорость! А если ты про «переметнуться» Шубби скажешь, по уху заработаешь — у Шубби рука тяжелая.

— Надо сказать прощай! Я приехал. Вон туда, налево — казармы за зеленым забором, — говорит солдат.

Итак, я покидаю капитанский мостик, а солдат мне помогает сгрузить мешок Петера.

— Здесь одни книги: поэты — Шторм, Шиллер…

Солдат радуется, будто я не знаю, что сказал.

— Так много искусства — «кунст». Очень хорошо. Жалко, я на службе, а то бы мы с тобой много читали хорошей поэзии.

Да, солдат — на службе. Поднимается, одергивает гимнастерку и смотрит на меня:

— У нас в Донецке я плохо учился.

— Да, да, очень плохо, — бегло перевожу я.

— Когда я, Сева, плохо учился, учитель сказал: ты — фаульзак[11].

Вот это да! Этого даже наш Крамс не выдумал бы. Надо запомнить.

Солдат смотрит на меня:

— Весело? Вот маленький подарок от того, кто был фаульзак, а теперь учится хорошо. Сева и его машина всегда пройдут через луга и болота.

Солдат достает помятую пачку своих динамиток и протягивает мне.

— Здравствуйте, — говорю я, — доброе утро… и очень пожалуйста.

Как белка, солдат взбирается в свою громадную кабину, подмигивает мне и кричит, перекрывая грохот мотора:

— Auf Wiedersehn, Faulsack![12]

Густав стоит и нюхает пачку и ничуть не окрысился на солдата, хотя тот и врезал ему по первое число. Густав ухмыляется и пересчитывает динамитки: одну для Пружины, вторую для Фридриха Карла, одну для Пепи и еще одну для Шубби… нет, Шубби курить не будет ни за какие коврижки. Тогда эта пойдет Петеру как месть за треклятый мешок, доверху набитый «искусством».

— Вперед, фаульзак! — кричу я себе и шагаю вперед «по полям и лесам».

Глава XI, или 15 часов 55 минут

Где я нахожусь, не знаю. Карта осталась у Цыпки. «Забудь это имя!» — выстукивает передатчик в мозгу.

Воздух дрожит над асфальтом; солнце уже миновало зенит, но печет еще здорово, и стоит мне закрыть глаза, как сразу чудится, будто его лучи — это тысяча белых точек, Крамс это называет «фата-моргана».

Шагаю дальше.

Не прошел и ста метров — опять эта фата-моргана. Аккуратно, по всем правилам, паркует «мерседес» — не последний крик, но все же машина шикарная: бока — слоновая кость, крыша — оранжевая.

И самое лучшее в ней — берлинский номер. Значит, гдровская!