Автостопом на север

— Надо их взгреть как следует: до сих пор прошлогодняя скирда не вывезена.

Тут у меня другое мнение: а где же тогда преклонить голову усталому автостоповцу?

Цыпка ворочается и что-то бормочет во сне. Я рукой зажимаю ей рот.

— Вон там что-то… Посвети, Эберхард!

Луч карманного фонарика разбивает ночь на тысячу светящихся стекляшек.

— Ерунда какая-то! — ворчит Эберхард и выключает фонарь.

Не зря, значит, Мегрэ с головой укрылся в своей пещере.

Кто я, например? Кто Густав? И кто неутомимый комиссар? Кто Тереза, мой цыплячий прицеп? Это все вроде бы известно. Но кто этот Эберхард и безымянная женщина, этого никто не знает. Мегрэ, вам следует снять с предохранителя свой револьвер и закурить трубочку… Стоп! Курить здесь строго воспрещается! Комиссар безропотно подчиняется.

Они же ищут. Кого? Что? Винительный падеж. Мегрэ, не хватит ли с вас провала в Гросс-Иоргене? Там вы ведь всякий раз приземлялись у тетушки Иды!

Нет, пускай Мегрэ спит себе, отдыхает. Там, внизу, рядовые члены профсоюза, как и мы…

Безымянная женщина куда-то отправляет Эберхарда. Как я — комиссара Мегрэ. А до этого они из «газика», который довольно хорошо виден отсюда, достали ящик. Должно быть, тяжелый. Взрывчатка?

— Поезжай, добудись Альберта. Нечего его жалеть. Спроси, где он вагончик оставил. Пусть сейчас же пригонит сюда. Скажи, иначе на правлении о нем вопрос поставим. Я здесь буду. Посижу на ящике с лимонадом. Так и скажи: сижу и жду. И кофе в термосе привези, слышь, Эберхард?

Уехал, значит, Эберхард. Отсюда видны нечеткие очертания женщины — сидит у дерева. На лимонаде, значит, сидит. Язык невольно проезжается по пересохшим губам. Нащупывает дупло в зубе: да-а, неплохо бы лимонадику!

— Цыпа, тише!..

Но Цыпку никак не добудишься. Я трясу ее изо всех сил. Она вскрикивает. Женщина внизу тоже кричит, караул, бунт на корабле!

Съезжаю по обратной стороне скирды — прямо в черную пропасть.

— Кто это там? — спрашивает женщина, уже не в таком приказном тоне.

Крадучись, обхожу скирду. Женщина поднялась. Смотрит в мою сторону.

— Это я. Полундра!

— Кто такой?

Голос опять как у маршала. Густав выходит вперед, выкрикивает:

— Свои. Из Берлина. Каникулы у нас.

— Выходи! — приказывает женщина.

Мы стоим друг против друга. Женщина почему-то дышит, как боксер после третьего раунда.

— А-а-а, это парень. Ты откуда? Со скирды, да? И из Берлина? Какие еще каникулы?

— Пить очень хочется… — говорю примирительно и рассказываю в телеграфном стиле самое главное о себе и о Цыпке.

— Она там спит? Наверху?

— Мне бы лимонадику.

Снова женщина громко ругается:

— Открывашки даже не положили! Этого Альберта я так распеку на правлении! Ну ничегошеньки! Даже открывашки нет!

Я тем временем показываю, как открывать бутылку о край ящика.

— Вот и хорошо! — говорит она.

Посмотрела бы на Шубби, как он зубами бутылки колы открывает! И еще хвастает — это, мол, десны укрепляет. Рассказав все, вернее почти все, о нас, я спрашиваю:

— А вы зачем сюда приехали и ругаетесь, что ничего нет?

— Подслушивал? Нехорошо…

— Что мне еще делать? Я там, наверху, лежу, а вы тут, внизу, ругаетесь так, что на Марсе слышно.

Смеется.

— Я и не замечаю совсем, — говорит она, — характер у меня такой. Понимаешь, женщина я, а дело только с мужиками имею. Начальница я над ними, вот и рычу. Должно быть, клыки скоро вырастут. Люси меня зовут.

Она крепко, по-мужски, жмет мне руку, а я только теперь чувствую, как замерз, — такая у нее теплая рука.

— Можете меня Густавом звать.

«Газик» подъехал. Это Эберхард. Гудит. Люси вскакивает и шагает к шоссе.

— Не вышло ничего, — слышу я голос Эберхарда. — Альберта разбудил. Вагончик у них в другом месте стоит. Не успели они.

— Чтоб его! И не первый ведь раз подводит! Ух, и достанется ему на правлении!

Про меня Эберхард ничего не спрашивает, только прикоснулся к краю широкой шляпы — должно быть, хорошо знает Люси. Что около нее среди ночи вдруг какой-то парень объявился, его ни чуточки не удивило. А она, грозно ворча себе что-то под нос, вышагивает по жнивью. Не хотел бы я сейчас быть этим Альбертом.

Как нам в глаза им смотреть, когда они приедут? Где ж тут забота о человеке? Мы ж как олухи какие…

— Лимонад-то привезли, — успокаивает ее Эберхард.

— Позвоню сейчас диспетчеру, — грозится Люси и топает к «газику».

Где это она среди ночи телефон в поле найдет? От любопытства и чтоб подвигаться хоть немного — мороз уже пальцы на ногах пощипывает, — иду за ней.

Вот черт! В «газике» правда телефон, самый настоящий!

— Алло! Алло! Говорит «Воробей»… «Коршуна» мне… «Коршуна»…

— Это ты, Люси? — квакает в трубке.

— Я. Говорю тебе — ничего они не сделали, не приготовили ничего. Альберта снимать придется… Чего?

Снова из трубки доносится кваканье:

— Колонна на подходе… Колонна на подходе…

Люси шмякает трубку и снова ругается так, что я опускаю наушники, — у нас в школе никто так не умеет, даже педсовет.

— Эберхард, едут они. На подходе! С ума тут с вами сойдешь!

— Правда, рокот слышно, — говорю я. — Далеко еще. Это ваша колонна и есть?

— Прав, прав ты, парень. Чтоб его черти сожрали, этого…

Бедный Альберт!