Аввакум

Вспомнили прошлое. Погоревали о братьях-молчунах. Где скитаются? В холодных ли странах, в теплых? За здравие свечку ставить, а может, за упокой?

Перекинулся разговор с прошлого на нынешнее. Стали думать, как дальше жить.

– Тебе бы, Андрей, жениться, – сказала Енафа.

Лазорев вздохнул:

– Есть у меня жена, ребятушки. В чужеземном краю оставил… Боярину я свое отслужил, для государевой службы не годен. Устрою дела боярыни Анны Ильиничны, устрою свое имение да и поеду на синее озеро, на зеленый остров, к простоволосой русалке моей, к Расе.

– К простоволосой?! – изумилась Енафа.

– В том краю женщины волос не прячут.

– А мы здесь будем жить, – сказала Енафа. – Правда, Саввушка?

– Я хоть колодезник да руды копатель, а быть мельником мне по душе. Я в отрочестве жил на мельнице. Серафим, добрый спаситель мой, многому меня научил.

– Можно и на мельнице сидеть, – сказала Енафа. – А можно и торговать. Я две барки в прошлом году задешево купила. У нас иные мужики, и в Мурашкине, и в Лыскове, свои суда имеют, соль возят из Астрахани. Дело прибыльное.

– Пока я Богу в дебрях молился, Енафа купчихой сделалась, – не без ревности, но и не без гордости сказал Савва.

– Все мы дети Судьбы, все мы рабы ее вечные. – Лазорев дотронулся до седины на висках. – Вот белы, а я, внутри себя, все тот же Андрюшка, матушкин ненаглядный сынок. Столько уж прожил жизней, столько смертей одолел, а все тот же.

И взъерошил волосы тихому Иове:

– Кем ты-то у нас вырастешь? Мельником, купцом, солдатом? В какие края тебя жизнь уведет, какой радостью порадует?

Иова отстранился от Лазорева, отошел в уголок, где, смежая глаза, вздремывала кошка, и поглядел на взрослых глазами не от мира сего. Он знал, кто он. И, улыбнувшись, потому что взрослые все равно бы его не поняли, раскрыл руки, как раскрывал он в тайном бору – крылья. И смежил веки, как кошка смежает, и не здесь был, а там… И ветер, неведомо откуда взявшийся в горнице, дышал ему в лицо и в грудь и шевелил никем не видимое оперенье.

Дверь распахнулась вдруг, и на пороге явился Лучка Тугарин с корзиной.

– Доброе здоровье всем, а я Иове обещанное принес.

Достал из корзины большую, в роскошном оперенье сову и посадил ее на плечо Иове. Сова сидела спокойно, а у мальчика подбородок сам собой задрался кверху – лесной государь.

Все улыбались, только кошка ползком-ползком да и шарахнулась под печку, как от веника.

Алексей Михайлович позвал к себе на Верх Паисия Лигарида и показал ему список с указа, который отправил своим воеводам на Украину и в Литву, где война не затихала.

Царский указ изумил Лигарида.

«Держись единогласного пения, аще и нужда приключится – не поспеть отпеть единогласно… И тебе бы, рабу Божию, творити по сему указу. Как застанет дело (сражение. – В. Б.), и ты от пения поди и вои слушающие с тобою… А о том не оскорбляйся, что не дослушал и пойдешь на дело воинское с радостию, поди без всякого сомнения, а пение вменится тебе в слушание, что и без тебя то пение кончается по чину и по заповеди святых отец».

Быстрый ум Лигарида решил сразу несколько задач, и преисполнился его лик и дух благоговением.

– Великий государь, нет на земле другого повелителя, который так бы заботился о бессмертных душах своих подданных. Я преклоняю колени перед тобою, царь над царями, – и преклонил колени.

Алексей Михайлович вспыхнул как маков цвет от удовольствия, но поспешил облачиться в мантию смирения.

– Я сам знаю, владыко, – не царское это дело учить воевод, как им надо молиться. Но что же мне делать, если патриаршее место вдовствует?

– Великий государь, церковное нестроение в России – зло губительное. Если сия крепость, на которую с упованием взирают с Востока и с Запада, с Юга и с Севера, зашатается, что же станет с православием? Патриарх Никон – пастырь великий, но он отгородился от тебя, царя, от паствы своей мнимыми обидами.

– Воистину так! – воскликнул Алексей Михайлович, страшно довольный. – Посоветуй, владыко, как спастись, как церковь спасти?

– О светлоокий государь! Я подал в приказ твоему боярину Семену Лукьяновичу Стрешневу челобитную на твое царское имя. Я припадаю к стопам твоим царским, прошу твое величество ради успокоения православного мира созвать собор о Никоне и пригласить на сей собор восточных патриархов: Константинопольского Дионисия, Антиохийского Макария, Иерусалимского Нектария, Александрийского Паисия, и пусть будет на соборе еще один Паисий, бывший патриарх Константинопольский, ибо он приезжал к тебе и к Никону и московские дела ему не в новость. Если же патриархи сами не поедут в столь дальний путь, пусть пришлют своих доверенных архиереев. – Лигарид чуть склонился, доверительно глядя царю в глаза. – Я знаю человека, который мог бы исполнить твое царское повеление обходительно и с успехом… Я говорю об иеродиаконе Мелетии. Он знает по-гречески, знает по-арабски, по-турецки.

– Это тот Мелетий, что обучает соборный хор греческому пению? – спросил Алексей Михайлович, призадумываясь.

– Тот самый, великий государь. А мне новое диво. Тебе ведомы не только великие люди, но и самые малые.