Аз Бога ведаю!

– Всего лишь Приобщенный, но смел, тут ничего не скажешь… Так это ты вырезал весь род богоподобных Ашинов? В Саркеле теперь не торгуют хлебом!.. А не боишься господней кары?

– Ты теперь ответь! – потребовал каган-бек.

– Знай свое место! – прикрикнул этот человек. – Тебе позволено взирать на богоносного и волю исполнять его, не более. А ты замахнулся на Великие Таинства!.. Палач царей!

Вдруг в лице его каган-бек узрел образ льва! И сам он весь преобразился, будто зверь перед прыжком: послышался даже стук хвоста…

Рука потянулась к ножу – разум к молитве.

Львиный взгляд остановился на его лице и медленно опустился к рукам Приобщенного Шада.

– Впрочем, это же известно, – прорычал зверь и не спеша улегся, хотя ритмичный, гневный стук все еще слышался, – И потому господь меня послал… Пора давно под нож пустить весь этот род. Они богоподобны! Познали Таинства и мыслят править миром, рабы рабов!.. Единственный достойный каган из Ашинов – Булан! Все остальные возомнили о себе, словно и впрямь несут в себе божественное начало… Ты сделал правильно, палач царей. След поменять коня, если он хром и воз не тянет… А ну-ка, помоги собрать монеты. Ведь это ты бросил жертвенное золото на землю после того, как господь принял?

Земной царь опустился на колени и ползая по полу, стал поднимать деньги, сгребая их вместе с сором и пылью…

11

Неслись навстречу два всадника, две силы, две стены, вздымая буйный ветер; не кони мчали их – суть две стрелы, направленные друг против друга.

И не было в тот миг иного виденья мира, как супостат перед очами и смерть несомая в его деснице.

Булатный дар Валдая первый круг сотворил – сверху вниз, из-за плеча над головой и снова вниз, затем второй и третий. Еще он руку тяжелил, однако, набирая силу, легчал, и с каждым кругом начинал блистать, взрезая воздух с глуховатым свистом. Круг пятый, круг десятый, и вот уж не остановить меча! Не обережный, не чародейский, но всесильный круг – стальной покров хранил и жизнь, и честь. Откованный и закаленный, булат вдруг вес утратил и стальную твердь, десницею ведомый, он слился с воздухом, с пространством и обратился в эфир разящий, который не пробить ничем! Но совершая свой полет, о ветер истираясь, меч лишь острел, и все, что встало б на пути его, вмиг обратилось в персть, будь то оружие врага – клинок, копье или стрела, – или сам супостат. В какой-то миг меч вышел из-под власти, стал сам себе князь и разум приобрел.

Не булат сверкал в руке – суть Свет, на Тьму восставший!

Князь не ведал рока, но в сей решительный момент его почуял, всего лишь на мгновение опередив десницу – противник рухнет под мечом, победа будет в поединке!

Однако в следующий миг все изменилось. Стрела, летящая в лицо, вдруг резко встала, конь супостата взвился на дыбы, и Святослав узрел, что поединщик безоружен – ни сабли, ни копья и ни щита в руках, а вместо лат – одеяние из пурпурной ткани. А личина спрятана под черной пеленой – то ли чадра, то ли забрало! Будто не воин, не богатырь на поединок вызвался, а суть жена степного, кочевого нрава, которой не пристало открывать лица…

Или сам царь! Богоносный каган, о коем идет молва, будто он разит противника одним лишь ярым оком. Князь придержал коня, но непослушный меч летал по кругу, продолжая свой смертоносный танец, и звенел, словно тончайшая струна. Все зримо было сквозь булат! Самодовольный супостат в седле откинулся, словно на троне, но покрова с личины не снимал, и оттого почудилось – свирепый черный ветер, как таран, в лицо ударил, и лишь в последний миг князь увернулся и заслонился щитом своим – суть светлым кругом – от булата. Упершись ровно в парус, сей ветер стал толкать, теснить, стремясь пробиться сквозь ореол меча! Вот конь заржал под Святославом, вернее, закричал, прикладывая уши, ровно перед волчьей стаей! Однако, наклонив главу, пошел вперед тяжелым махом.

А супротивник гарцевал, кружа коня и вперя взор свой, скрытый под личиной. И, вероятно, предвкушал победу и зрелище – повергнутого князя! И рать его – суть туча грозовая, клубясь на окоеме, дыханье затаила, готовая сверкнуть победным кликом.

И можно было, не сбавляя бега, сразить его в сиюминутной стычке, снести главу в чадре, чуть изменив полет блистающего ореола; и уж десница взгорячела, да Святослав отвел ее…

Он жаждал битвы, поединка, ибо не пристало князю искать победы легкой. Да и победа ли, коль меч не зрел меча, а сила силу? Что палачу добро, то витязю позор…

Князь осадил коня, но жеребец, не знавший воли человека, был разъярен от поединка, встал на дыбы и, норовя ударить лошадь супостата, пошел вперед о двух ногах, сам ставши человеком. И опрокинул бы, обрушив в грудь копыта – князь удержал на удилах, взрезая сталью губы; страстный ратник умерил прыть и заплясал, роняя наземь ярость – кровавый сгусток пены.

– Возьми оружие! – воскликнул Святослав. – Открой лицо!

– Мое оружие – сакральный образ! – изрек на это поединщик, все еще развалясь в седле. – Сниму покров, и ты умрешь!

– Снимай! Мне любо испытать!

– Я богоподобный каган!

– Мне мыслится – жена, коли личину прячешь в поединке!