Аз Бога ведаю!

Полки Святославовы стояли по опушке священной дубравы: справа Претич, слева Свенальд, а сам князь посередине. Были готовы встретить супостата, однако встретили стихию: табуны полудиких степных коней, собранные в один бессчетный, неслись во весь опор на боевые порядки и грозили смять их. Взбудораженные лошади под витязями тревожно ржали, поднимались на дыбы, бесились, норовя сорваться в лес. Но гридни в седлах на миг окаменели, ибо грозная стихия захолодила головы и уста: невиданное зрелище! Земля гудела от сотен тысяч копыт, могучая дубрава за спиной дрожала, роняя наземь остатки листвы, и воздух, толкаемый лавиной, обратился, в ветер, бьющий в лицо. Все пространство, насколько хватал глаз, вдруг ожило, зашевелилось, и этот смерч неотвратим был!

Однако князь сказал раджам:

– Смирите эту силу!

В тот же миг волхвы из племени раманов спешились, встали клином, как птицы, и полетели легкой стрелкой навстречу безудержной стихии. Поднявши руки, они кричали на наречии, которого и Святослав не знал: то ли просили, то ли заклинали – слова тонули в грохоте и гуле. Встречный ветер вздувал их яркие одежды, но не мог поднять сей клин на воздух, дабы спасти его от лютой дикой силы. Беззащитный и уязвимый, он летел вперед, и чудилось, еще минута – и вал коней пожрет раджей, в прах перетрет жерновами копыт. Но тут они остановились, уперлись в землю и выбросили пред собою руки.

И рассекли лавину! Будто на стену натыкаясь, кони взрыли землю, сдерживая бег, и смерч разбился, потерял напор и развалился надвое, словно земля под сошником сохи. И увядая все более, уже не мчался, а тяжело катился, огибая дубраву и выстроенные полки. Сотни погонщиков еще пытались оживить огонь, высекая его плетями из конских крупов, да уж поздно было: стихия обратилась в дым…

Когда же он рассеялся, на поле, вспаханном копытами, как зябь, супротив своих полков позрел князь иную силу – многотысячное войско, суть Тьму, восставшую с востока. В багровом свете солнца черные одежды и латы отливали красным: будто не супостат стоял, а бесконечный вал угля, рдеющего под ветром, который вихрил и вздувал седой пепел – суть бунчуки на древках и шеломах.

В зябкой предзимней степи вдруг жаром пахнуло на витязей, заалели холстяные рубахи, натянулась и загорела кожа на лицах, багровые кони заплясали под седоками, раздувая ноздри. А стаи черных воронов, ожидавшие поживы, кружили и вились в небе, словно искры.

Но тишина висела над полем, ибо вспаханная зябь, исполчившиеся рати и птицы над головами – все ждали часа своего, однако же никто не мыслил умереть, напротив, как никогда хотелось жить. Земля жаждала не крови и костей – суть семени, чтоб плод родить, а воины сторон обеих думой утешались о победе, и вороны слетелись, чтобы насытить плоть. Никто не смел нарушить зыбкого покоя, ибо вместе с первым возгласом сии надежды рухнут, и во власть вступит не жизнь, а смерть.

И тогда князь вынул нечитанную книгу – суть харатейный свиток, и сняв железа с него, прочел одну строку, после чего задумался глубоко, и вдруг махнул рукой.

– Начавши первым да закончишь первым. Ужо начнем, други. Но прежде любо мне сразиться в поединке!

Коня пришпорив, князь выехал на середину поля и вскинул меч – булатный дар Валдая. Дружина замерла, только сыны, Ярополк и Олег, резвили лошадей, готовые прийти на помощь.

– Иду на вы! – воскликнул Святослав и тишину взорвал. – Кто устоит передо мною – выходи!

От голоса его помчался ветер, достиг небес и там, в клочья разметав воронью стаю, снова пал на землю, но уже в ряды врага. Багровый уголь вздулся и побелел от жара.

Не из огня сего – откуда-то со стороны, из пустоты пространства вдруг очам явился далекий одинокий всадник и поскакал навстречу Святославу…

Тем часом каган-бек, не мудрствуя лукаво, ходил по хлебным лавкам Саркела и резал торговцев, всех подряд, и тех, кто отзывался на условную по ритуалу речь, и кто молчал иль отвечал невпопад. Последним оказался десятилетний мальчик, однако же весьма смышленый: едва завидев вошедшего лариссея, он схватил хлеборезный нож и закричал:

– Ты – каган-бек! И ты убить пришел! Я буду защищаться!

И защищался ловко, так, что даже кровь пустил, достав концом ножа предплечье. Повергнутым будучи на хлеба, уже со шнуром на шее, крутился и визжал.

– Изменник! Мразь! Ты не отнимешь трон Ашинов! О, небеса, покарайте вора!

Да издох, как все, и только с перерезанным горлом долго бился, и его горячая кровь впитывалась в тело Приобщенного Шада вся, без остатка.