Азъ-Есмь

Путь такого постижения приняли позже многие русские писатели, выдвинувшие в качестве сверхзадачи познание России и русского человека. Патриотизм Чацкого, питаемый уважением к традициям, явился, например, школой чувств для И. Киреевского. Добролюбов, мечтавший о роли народного трибуна, длительное время стремился походить на грибоедовского героя и, по его собственным словам, зачастую «толковал, как Чацкий». «Мы узнаем в нем наших предшественников», - заявил Писарев, подчеркивая «кровное родство» новых людей, «реалистов» с Чацким, представлявшим «собою мучительное пробуждение русского самосознания». Герой Грибоедова, самозабвенно отстаивающий национальную самобытность, явился одним из идейных возбудителей творческого гения Достоевского. «Литература не выбьется из магического круга, начертанного Грибоедовым, как только художник коснется борьбы понятий, смены поколений», - констатировал Гончаров, разъясняя естественность национального характера Чацкого. Для Толстого Грибоедов с его неистово правдивым и простосердечным героем был неизменно в ряду «наиболее значительных русских писателей». «Только ту молодость можно признать здоровою, которая не мирится со старыми порядками и глупо или умно борется с ними, - так хочет природа и на этом зиждется прогресс», - писал в марте 1890 года Чехов в письме к А.Суворину, захваченный народным мироощущением Грибоедова - Чацкого.

Иными словами, в художественной системе Грибоедова народная мысль исторически оказалась более емкой и действенной, нежели в концепциях Карамзина и Шишкова, и более живой и конкретной, чем в критических настроениях русских романтиков.

«О стихах я не говорю: половина должна войти в пословицы», - писал Пушкин в январе 1825 года А. Бестужеву, едва познакомившись с комедией Грибоедова по рукописи, привезенной ему в Михайловское И. Пущиным. О чем же еще не говорил поэт, а думал, как о само собой разумеющемся? Ну, конечно же, о глубоко национальном складе ума автора «Горе от ума» и его народолюбии. «С Екатерининских времен проснулось в русском интеллигенте народолюбие и с тех пор не оскудевало», - писал Блок в статье «Народ и интеллигенция». Именно оно, это народолюбие, пронизавшее грибоедовское произведение совершенно новыми токами жизни, доставило Пушкину, по его словам, неизъяснимое наслаждение. «Грибоедов очень умен», - заметил он как бы между прочим в письме к П. Вяземскому 28 января 1825 года, и смысл этой вскользь брошенной фразы оказался значительнее, чем можно было бы предположить.

Народная мысль Пушкина

Прежде всего, Пушкин взглянул на направление творческих усилий современников с позиции «Горя от ума». «Что сказать тебе о думах? - писал он в мае 1825 года Рылееву. - Все они на один покрой: составлены из общих мест... Национального, русского нет в них ничего, кроме имен...» И некоторое время спустя почти то же самое - А. Бестужеву: «Твой Владимир говорит языком немецкой драмы...» Позднее поэт приложил художественные достижения Грибоедова к теоретическим изысканиям критиков-романтиков. Комедия «Горе от ума» «заиграла» не отдельными своими идеями, а системой образов и как первый опыт полнокровного реалистического анализа выступила действительным провозвестником народности, исходной точкой в спорах о ней. В свете идейно-эстетических представлений Грибоедова и его национально-стилевой манеры Пушкину по- иному открылись как «давние» модели народности, предлагавшиеся Карамзиным и Шишковым, так и совсем новые, выдвинутые «младоархаиками» (Кюхельбекером, Катениным) и «младокарамзинистами» (А. Бестужевым, П. Вяземским). Носящие преимущественно абстрактно-теоретический аспект, эти модели в его глазах просто-напросто повисли в воздухе, превратились в утопии.

«С некоторых пор вошло у нас обыкновение говорить о народности, требовать народности, жаловаться на отсутствие народности в произведениях литературы, но никто не думал определить, что разумеет он под словом народность», - так начал Пушкин свою статью «О народности в литературе», относящуюся к середине 1825 года, в которой выразил полную неудовлетворенность теми чертами народности, что выявились в споре на страницах журналов. Поэт решительно оспорил как точку зрения Кюхельбекера, связывавшего становление народности с обращением к «летописям, песням и сказаниям народным», так и установку Бестужева, провозгласившего залогом народности чистоту русского языка. На национально-исторические темы писали Херасков и Богданович, Львов и Озеров, но, спрашивал Пушкин, есть ли в их созданиях народное? То же и с языком. Против галлицизмов яростно воевали Шишков и Шаховский, Хвостов и Шихматов, но можно ли их литературные опыты считать народными? Да и есть ли народность в экспериментах самого Бестужева, поставившего заслон чужеземным словесным образованиям?