Азъ-Есмь

Нигилистически-искариотскую тенденцию к искажению народной судьбы, народного характера писатель чутко подметил и в сменовеховской литературе о мужике. Размышляя над рассказами Муйжеля, романом А. Светлова «Между светом и тьмой», повестью И. Родионова «Наше преступление», он в статье «Разрушение личности» красной нитью провел мысль о том, что «обозной сволочью», «фефелой», «потревоженным зверем» и так далее народ выставляли не столько авторы разнузданных сочинений, сколько манипулировавшие ими «Гершельманы, Штакальберги, Ренненкампфы и другие культурные вожди русского общества» (109). В 1911 году, послав А. Амфитеатрову книгу Родионова, Горький обратил внимание на вопиющую разноголосицу между «демагогическим» предисловием и совершенно «диким» текстом и следующим образом объяснил технологию производство подобных фальшивок: «Написал земский начальник Родионов книгу и показал рукопись кому-то, кто умнее его, и этот умный сказал: «Здорово пущено, но старо и сразу видно, что клевета... Давай сочиним предисловие, в коем скажем, что, мол, все это «наше преступление» и что надо нести в народ «мир, свет, знание». Читатель поверит и не заметит, что в тексте мы рекомендуем водворить мир посредством виселиц»» (110). Разоблачение такого рода «народных заботников» писатель проводил по разряду самых насущных, самых кровных дел и, подразумевая газету «Речь», которая устами «культурного» Корнея Чуковского назвала «Наше преступление» «верным отражением правды житейской», отмечал с тревогой, до сих пор не утратившей остроты: «Раньше на такие книги не обращали внимания, а ныне... злая и темная книга признается за верное отражение действительности... (111)».

Горький решительно противопоставил шовинистическим устремлениям монархистов-экспансионистов, а также русофобам-сепаратистам, видевшим во «взнузданной» будущей России «землю обетованную», глубоко патриотичную идею «духовного собирания» Руси на демократической, подлинно народной основе. «Я не думаю, чтобы для России было полезно то отношение к ней, которое устанавливает нашумевшая книга Стефана Грехэма, - приоткрыл он в статье «Письма к читателям» завесу над «гробокопательскими» замыслами еще одного архинародного радетеля, - ведь ясно: книга эта встречена с восторгом только потому, что, рисуя нас блаженными бездельниками, она позволяет... рассматривать Русь как Африку, Индию, как будущую колонию» (112).

Отвергнув общеупотребительное – скомпрометированное – содержание слова «национальное», Горький вложил в него первоначальный, просветленный смысл и выдвинул в качестве положительного духовного фактора, раскрывающего своеобразие «многомерного» русского человека. «Оговорка Ваша насчет национализма,– успокоил он писателя И. Шмелева, встревоженного «ненормированностью» вылившегося у него «русского чувства»,– излишняя, не беспокойтесь, это отношение к стране я понимаю, и в этом смысле я тоже «националист», если хотите».

«Националист», но «в этом смысле», – выделил писатель, т.е. в смысле естественном, традиционном, а не в ином, зловещем, каким наполняли данное понятие веховцы, бундовцы и прочие «демократические мещане», стоявшие над народом и увлекавшиеся, по выражению Ленина, «идейным труположством». «Националист,– развил он свою мысль далее,– ибо верю в некоторые прирожденные особенности народа, еще не стертые в нем новой его историей, верю в его исключительную талантливость,– ей же имею многочисленные и все растущие доказательства,– и всего более надеюсь на историческую молодость нашу, обеспечившую нам недурную психику».

В глубине горьковского текста «национальное» выступило залогом благотворного нового и обозначило пропасть, разделявшую национализм тех «русских, которые больше понимали Китай, чем Россию», и национализм «неканонизированный», выражавшийся в органической причастности к отчему. «Но – оставим национализм,– перевел Горький разговор с прозаиком из плана лиропатетического в план душевный, «свойский», – будем говорить просто о любви к березам, осинам, волкам, снегам и вьюгам и – о любви к русским людям, подросточкам мировой истории... Есть любовь – все есть! И я желаю Вам дружески-горячо – не давайте угаснуть этому чувству, необходимому для жизни, как солнце!»