Азъ-Есмь

На первый взгляд, этот возглас неполноценного, ущербного духа не должен был задержаться, точнее, продлиться во времени. Однако самоощущение прозябающего отчаяния, саморазрушительное побуждение к тому, чтобы не остаться «живым во гробе», оказалось практически тут же подхвачено Бенедиктовым: «Нет! При распре духа с телом, Между верою и знаньем, Невозможно мне быть целым, Гармоническим созданьем, Спорных сил разорван властью, Я являюсь весь в лоскутьях. Там и здесь – отрывком, частью. И теряюсь на распутьях…».

Обрывок, часть целого подменили целое и у Дмитрия Владимировича Веневитинова. Несмотря на то, что этот неразвернувшийся талант ушел безвременно от тривиальной простуды, Герцен поместил его «раздвоенное бытие» в один ряд с Рылеевым. «Убит обществом…» – заметил он, и, как бы невзначай, но тем не менее безраздельно и далеко наперед дал толчок тому, что станет в России могучим поветрием – вампирической эгоцентрике, состоящей в торжествующем освящении всяческой дисгармонии.

2.

«В поле не видно ни зги. Кто-то зовет: Помоги! Что я могу? Сам я беден и мал, Сам я смертельно устал, Как помогу?..». Это Федор Кузьмич Сологуб (1863–1927), замкнутый на своей «лишенности», ищет опору, не исключающую «низших приемов» в достижении цели и «совмещения несовместимого». Приведенные строки относятся к 1896-му году. А вот к 1900-му: «Лила, лила, лила, качала Два тельно-алые стекла. Белей лилей, алея лала Бела была ты и ала…». Музыка, сквозь которую не сразу угадываешь женщину, наполняющую бокалы вином, имитирует магию гармонии, ибо, по слову Иванова-Разумника, выражает синдром сластолюбивого автора, скорее кокетничающего с живой жизнью, чем живущего в натуре.

В 1905 году в журнале «Вопросы жизни» увидел свет роман Федора Сологуба «Мелкий бес». Там главное действующее лицо – Недотыкомка. Это своеобразная галлюцинация, точнее, проекция героя, гимназического учителя по имени Передонов, и повествователя, попавшего под власть деструкции, завладевшей зашатавшимся и растерявшимся миром. Недотыкомка – не человек и не монстр, а антроморфное биотворение, как бы явившееся из тумана притязаний, собственной самооценки и иллюзий. И превратившееся в нечто эфемерное и злостолетнее одновременно. Сологуб воспроизвел образ Недотыкомки в манере выворачивания всего заурядного наизнанку. Или, говоря по ученому, следуя эстетике безобразия, которое в его личном бытовом пространстве сыграло роль «божьей помощи» и «ангела-хранителя».

Россия для Сологуба явилась логичной в своем проявлении алогичностью. Проще, формулой 2х2=4, отягощенной гуманитарно-традиционной вещностью. Взорвать эту вещность, и в рамках нерушимой традиции освободиться от внутренней требы извечного у Сологуба выступило в качестве сверхзадачи. В итоге классическая тема любви обрела характер алчного растления, нравственные нормы – вывернутой целесообразности, а деятельная незашоренность – симптоматику той идиотии, в наклонении которой немало и «человеческого, слишком человеческого».

Абсурд Сологуба, подчеркнем еще раз, – это определение меры неизвестного не через усложнение жизни, а, напротив, ее безмерное упрощение. О Председателе уездной управы автор, например, пишет: «Он был весь как бы из двух половинок… Казалось, его живая душа кем-то вынута, и на ее место вставлена… сноровистая суетилка». Вообще, все герои «Мелкого беса» тусуются, «словно спеша окончить к сроку заданный на сегодня урок». Действовать, самопроявляться, истошно маневрировать, пока не кончится механический завод – вот способ существования всего и вся в гуманитарно-антигуманитарном пространстве Сологуба.