Азарел

Сперва он только повторил: «Азарел, не умничай!» Потом взял Пятикнижие и прочел: «Болело сердце его о единственном сыне, которого любил больше всего на свете, но, видя, что этого желает Бог, он пошел и оседлал своего осла… Бог же, который только желал увидеть, любит ли он его так же, как своего сына Исаака, послал барана…»

— Значит, — сказал господин учитель Вюрц, — Авраам был как раз очень хороший человек. Очень любил своего сына, но Бога любил еще больше. Потому-то Бог и вернул ему Исаака. Бога, — заключил он, — надо любить больше всех, потому что он создал всё и освободил наших предков из рабства, из Египта — скоро мы будем это учить.

Снова пришлось поднять руку. Я спросил:

— Но где же он, этот Бог?

— Этого мы знать не можем. Бог невидим.

— Но тогда, если мы не знаем, где он и какой он, и если он не является нам, как можно тогда его любить?

— На этот счет, — отвечал господин учитель Вюрц, — всё написано в этой книге, так, как мы скоро будем учить: в Десяти заповедях.

Мне смутно помнилось, будто я уже слышал примерно такие же речи, что, мол, Он, то есть Бог, уже всё сказал.

Господин учитель Вюрц раскрыл Десять заповедей и прочитал нам:

— Кто всё это исполнит, как здесь обозначено, — сказал он, — тот любит Бога, и того возлюбит Бог.

Тут я поднял руку снова.

— И тогда… Бог… что даст мне?

— Э, нет, это было бы слишком просто, — ответил он. — Его надо любить бескорыстно, а не за награждения, которые от него получаем.

— Хорошо, — сказал я, — но если бы, по крайней мере, он явился бы хоть раз!

— Азарел, — сказал он, — хватит умничать. Сядь!

Я усмехнулся и сел. И это неправда, подумал я, он говорит так потому только, что учитель. Кто, спрашивается, любит «бескорыстно»? Отец любит меня потому, что может мне приказывать, но если бы я не слушался, если бы не хотел ходить в школу, пожалуй что и есть бы мне не давал. А ведь он священник и всегда только об этом самом Боге и толкует в своих проповедях. А мать и брат с сестрой? Нет никого, кто бы давал, не желая ничего получить взамен! Право же нет! Все знают, как, к примеру сказать, знаю и я, что этого Бога не существует, что это неправда, что он только в книге, для того чтобы мы, малыши, учились, но все знают, что его нет и он никогда не явится! Сказка, как «Стеклянная гора». Но про Стеклянную гору родители мне сказали, что ее нет, а если бы я сказал про этого Бога, что его нет, ох как мне досталось бы!..

Впрочем, я не долго смог сопротивляться соблазну. И заговорил об этом Боге перед отцом.

Но, разумеется, осторожно: вот что и вот что, мол, сказал господин учитель Вюрц.

— Ну конечно, — отозвалась моя мать, — хороший мальчик соблюдает Десять заповедей. Главное, — прибавила она, — это чтобы ты любил отца и мать.

Ну да, подумал я, для вас это главное. А она добавила еще:

— Ну, и брата с сестрой тоже! — И, спустя немного, еще: — А если ты и прочих людей любишь, тем лучше! — Она рассмеялась: — Но на тебя это не похоже!

Отец был настроен кротко. Еда пришлась ему по вкусу, и он сказал только:

— Вполне достаточно, если ты ведешь себя, как следует, прилично учишься и ходишь в храм. Большего мы от тебя никогда не требовали.

Мать, со сдержанным смехом, повернулась к отцу:

— В конце концов, он обратится! Вюрц, — засмеялась она, — его обратит! Он будет хороший мальчик!

— Что ж, — сказал отец, — я не против.

Я видел, что мать только посмеивается надо всем. Над Богом и Библией точно так же, как над сказками и надо мною. Отец же, как я и думал, хочет только одного — чтобы я его слушался. Но насчет того, что они никогда не любили Бога, или что никогда не любили «бескорыстно», и что этого Бога вообще нет, не желают вымолвить ни слова.

Я подумал: это все-таки надо было бы высказать! Но высказать прямо не посмел и начал хитростью:

— Я бы охотно выполнял всё, все Десять заповедей, если бы знал, что они вправду существуют.

Теперь я с нетерпением ждал, чтобы отец открыл свою веру: существуют или нет? Но он молчал. Ответила мать, все так же насмешливо, как раньше:

— Сразу же подавай тебе Бога? На меньшее не согласишься? Что мы тебе говорим, тебе мало?

Страшась отца, я уклонился от ответа и сказал:

— Это другое дело, — сказал я, — но все-таки я хотел бы знать, есть ли Бог.

Отец, по-видимому, заметил, что я целю в него, потому что отозвался строго:

— Будет этой пустой болтовни! Ешь, и ни слова больше!

Я замолчал и подумал: он священник, и вот как он отвечает, когда его спрашивают о Боге.

Я боялся, но молчать все равно не хотел. Я буду кротким, думал я, буду их упрашивать — и так продолжу свои расспросы. Голосом мягким и умоляющим я начал:

— Пожалуйста, дорогой мой отец… пожалуйста, не сердитесь на меня, если я спрошу…

Он взглянул на меня раздраженно:

— Если будешь спрашивать прилично, не стану сердиться. Но ведь ты наглец, понятно?

Мать попыталась заступиться.

— На этот раз, — сказала она и угодливо улыбнулась отцу, — он был не такой уж наглец.