Азарт

Сырой ветер Северного моря на ощупь похож на скользкую рыбу. Мокрый и колючий, он шлепает тебя по щеке, бьет сырые пощечины, обдирает кожу, словно по щеке хлестнули мокрой рыбиной с колючей чешуей. Сырой рыбный ветер и приторный запах какао. И выцветший серый цвет когда-то зеленой воды. Вода еще зеленая в глубине, но на поверхности – серая мутная пена, взбаламученная ветром и дождем.

Актер подошел ко мне и тоже уставился на соглядатаев, уронив мешок. Так вот и стояли под дождем мы, пролетарии, мокрые от пота и мелкой дождевой россыпи, и слушали циника-идеолога.

– И глупее всего то, – говорил нам Адриан, – что вам предлагали доски бесплатно, но бесплатно вам ничего не нужно. В этом отказе от подарка – стереотип коммунистического строительства. План Маршалла – то есть внешняя помощь – вам не нужен. Любопытный парадокс: с одной стороны, коммунисты мечтают о несбыточном, но когда с неба валится манна, они манну отвергают. Вы хотите строить коммунизм за счет рабского труда, а не за счет подачек капиталистов.

– И они правы! – заметила левая активистка. – Труд людей учит, а подачки развращают.

– Что даст напрасный труд?

– Счастье! – сказала левая активистка Присцилла. – Счастье содержится в самом акте труда. Пусть труд бездарен, пусть труд не дает результата, но это труд! Подлинный результат в самом акте труда, в его процессе. Сизиф, катящий камень в гору, – счастлив.

– И неважно, что камень неизбежно сорвется с горы вниз и камень придется катить снова?

– Совершенно неважно! Сизиф счастлив самим трудом!

Левая активистка достала кисет, свернула самокрутку, задымила. Вот у них, идеологов, был настоящий перекур. Что именно она курила – черный ли табак «Житан», как все деятели 68-го года разлива, или же марихуану, как это принято среди левых сейчас? Не ведаю, но дымок от ее самокрутки был сладковатым, он дошел и до нас сквозь рыбный дух моря и аромат какао.

– Ага, в ход пошел аргумент Камю, – заметил Адриан, качая ботинком. – Как я ждал этого банального софизма. Камю не заметил, что, переставив акцент с цели на процесс, он фактически повторил лозунг эсеров… «В борьбе обретешь ты право свое», знаем, проходили… классика демагогии. Отличное оправдание лагерям.

– При чем здесь лагеря?

– В нацистских лагерях практиковали бесполезный труд, чтобы человек был угнетен постоянно. Заключенных заставляли переносить бревна с места на место.

– Борьба за право и лагеря – несопоставимы! Вам, колонизаторам, рожденным во дворцах, не понять логику баррикад.

– Право существует помимо борьбы, а процесс труда вне личной заинтересованности делает труд рабским. Твой Камю и не предполагал, что его «Миф о Сизифе» есть оправдание Беломорканала.

– Но если личный интерес – в службе коллективу?

– Раствориться в общей чашке с коллективной цикутой?

– Почему с цикутой?

– А здесь что, амброзию наливают?

Я (представитель пролетариата) наблюдал, как беседуют идеологи, и чувство классовой ненависти охватывало меня. Ненависть была сродни той, что возникала при созерцании советского начальства, когда правительство являлось народу на парадах. Вот дармоеды, думал я, мы тут работаем, а они в это время… Любопытно, что ни в пору советской власти, когда население поголовно, включая грузчиков на Казанском вокзале, сачковало, ни сейчас, в порту Амстердама, где мы таскали мешки исключительно по своей прихоти, начальство дармоедами назвать было нельзя. Дармоедами были абсолютно все.

– А что, – протянул Адриан раздумчиво, – если квалифицировать деятельность этих безумцев как высокий досуг?

– Досуг? – И впрямь, прогулка с мешком на отдых не походила.

– Я говорю в терминах Аристотеля. – Оксфордский историк зевнул.

Парижский куратор современного искусства, подобно всем левым, читала только короткие статьи в журналах, где в трех репликах пересказывались работы властителей дум марихуанно-концептуальной молодежи. Имя Аристотеля в статьях не фигурировало. Присцилла обиделась:

– А вот Фуко писал… – но поскольку она не знала, что именно писал Фуко, реплика не сложилась. Куратор современного искусства попробовала еще раз: – Если вспомнить о Бурдье…

Профессор наслаждался ее беспомощностью.

– Поведайте нам о Бурдье, уважаемая Присцилла, прошу вас.