Азарт

Война в Югославии в тот год стала реальностью – правда, никто из журналистов твердого мнения не имел: кого надо поддерживать, кто там прав и кто виноват. Балканы – это что-то такое манящее и пугающее одновременно, неопрятно-притягательное, как клошар на бульваре Сен-Жермен; близко подходить неохота, а посмотришь издалека – и залюбуешься. Война в Европе на обломках социализма будоражила и ставила вопросы. Беззастенчивые писаки спрашивали поэта об убитых и покалеченных, о лагерях смерти Омарска и Приедора, о пытках, о генерале Караджиче, о расстрелах военнопленных.

Закутанный в енотовую шубу Боян Цветкович говорил мужественно и просто. Да, стреляют. Идет война. Народ имеет свою правду. За правду мы умрем.

– А если два народа, то две правды?

– Не говорите глупости.

– Но вы лично уехали от войны?

– Я всегда на передовой.

– Но вы человек обеспеченный, великий поэт. Вы не должны рисковать.

– Мое сердце в горах Сербии.

– Зачем поселились на сломанном корабле?

– Скажите, в доме, где живете вы, все в исправности? Подвал, чердак, электропроводка? А на планете Земля – все исправно?

– Сломанный корабль – символ планеты Земля?

– Вы угадали.

– Скрываетесь от мусульман?

– Где меня искать, знает весь мир. – Боян Цветкович окинул взглядом весь порт, с кораблями и баржами, которые отправлялись в далекие моря – и даже там, в далеких странах, знали, где сейчас Боян Цветкович.

– Это культурный эксперимент?

Цветкович повелительным жестом пресек поток вопросов.

– Это не эксперимент, – сказал Цветкович. – Это ответ на вызов времени. Собираем команду. Создаем альтернативную цивилизацию – воскрешаем идею Атлантиды. Мысль о новой Атлантиде носилась в воздухе; я сумел ее сформулировать первым. Когда предложил Августу проект – мой друг занялся кораблем. Строим! Работаем! Поэтому я здесь. – Поэт развел руками, распахнулась шуба, колыхнулся живот.

– Видите новую Атлантиду как православный проект? Как спасение сербской культуры?

– Вижу в этом путешествии спасение европейской культуры в целом.

– По-вашему, Старый Свет тонет?

– А вы не видите? – И тут порыв злого голландского ветра поднял волну, швырнул охапку мутной воды на причал, окатил поэта и корреспондентов. – Не видите близкого потопа?

– Что нас спасет? Искусство? Мораль? Вера?

– Все обречено. Вы пропали. Европа погибла. – Гигант в енотовой шубе погрозил морю кулаком. – Стихия поглотила уже не одну культуру! Но мы все выстроим заново.

– Где ищете?

Цветкович махнул рукой, охватывая весь порт, забираясь в необъятные дали, туда, за дельту Амстела. Там, далеко на Севере, во льдах, в вечной мерзлоте, где еще не протухли базовые ценности Европы, лежала новая земля обетованная. Туда, к новому, звал поэт. Журналисты возбудились; ни ветер, ни дождь их эмоций не остудили.

– Скажите, вы чувствуете себя европейцем? Или вы славянин?

– Я больший европеец, чем вы, – Цветкович снисходительно осмотрел журналиста, – мои стихи переведены на двадцать два языка, я обедал в лучших европейских ресторанах и ни в чем себе не отказывал, мои портреты печатали в сотне газет…

– Мы, разумеется, в курсе…

– Я ношу одежду фирмы «Дольче и Габбана», пользуюсь одеколоном «Босс», дружу с футболистом Бекхэмом и с генеральным менеджером компании «Проктер энд Гэмбл»… Спрашиваете, европеец ли я?

– Боже мой, простите…

– Принцесса Монако ходит в футболке с моим портретом.

– Извините великодушно…

Цветкович вздохнул, махнул рукой – и простил.

– Берете хорватов в команду? Албанцев? Евреев? Турок?

– Всеотзывчивость мировой души – вот основа нашего проекта. – Цветкович сжал полные губы, нахмурился.

– Вы живете здесь инкогнито?

– Скажем так: не люблю себя афишировать.

– В Любляне открывается ваш музей, там представлены фотографии, рукописи, первые издания. Что бы вы пожелали первым зрителям?

– Хочу передать в дар музею – рулевое колесо нашего корабля!

Цветкович сделал шаг в сторону, гигантская фигура сместилась, и мы увидели внушительных размеров упаковку, стоявшую на причале.

– Вот рулевое колесо корабля «Азарт», которое я передаю в дар своему музею в Любляне!

Цветкович сорвал картон и предъявил корреспондентам гигантский штурвал, снятый им с «Азарта». Это был штурвал корабля Августа – тот самый штурвал, который робко потрогал мой сын, когда ступил на гнилую палубу «Азарта». Гигантское рулевое колесо из рубки на носу корабля – Цветкович принес это колесо на причал.

Вспышки камер, смех, аплодисменты.

– Разрешите вас сфотографировать рядом со штурвалом?

– Символ…

– А положите-ка руки на штурвал…

– Исторический момент…

– Пример для молодежи…

Цветкович принял позу рулевого – широко расставил ноги, раздул живот, подставил лицо дождю и ветру, взялся за шпаги рулевого колеса и застыл, позируя фотографам. Жирный человек в шубе стоит за штурвалом на пустом причале; корабля нет, моря нет – рулевое колесо на асфальте и барин в шубе. У Сальвадора Дали такой картины, насколько мне известно, нет.

Как поэт исхитрился снять рулевое колесо, как вытащил штурвал из рубки рулевого? Как дотащил он штурвал до этого места? Колесо было огромное и неподъемное.