Азарт

Это дело обычное на кораблях – спать на третьей палубе, у ватерлинии; публика почище, та на верхней палубе, а бедняков селят у воды. Но меня такая дислокация напугала. В голову полезли дурные воспоминания о некогда прочитанной книге про гибель «Титаника». Всем нам свойственна противоестественная тяга к сведениям о катастрофах и массовых бедствиях – дай человеку на выбор сонеты Петрарки или описание гибели Помпеи, и даже гадать не приходится, какую книгу гражданин выберет для чтения на отдыхе. Кто же станет внимать вздохам о Лауре, если можно узнать про смертоносное извержение Везувия. Так и с «Титаником». Зачем я, живший в городе, удаленном от любого из морей на тысячи километров, стал изучать историю парохода «Титаник» – неведомо. Но я крушение изучил в подробностях и теперь знал, что если корабль идет ко дну, шансы выжить на третьей палубе исчезающе малы. Шансы пассажиров третьей палубы стремительно исчезают под водой.

К тому же я вспомнил о пробоине.

Август определенно говорил о дыре в обшивке корабля, из-за которой судно и списали в утиль после Первой мировой. Совсем некстати я стал думать: а за кого сражалось это судно в 1915 году? Германия, понятно, против Антанты. В немецкий корабль, ясное дело, стреляли британцы. А Голландия на чьей стороне была? Чей снаряд проделал дыру в нашем корабле – это ведь любопытно. Август сказал – я вспомнил отчетливо эти слова – что снаряд попал выше ватерлинии. Обнадежил, нечего сказать! Если бы дыра была ниже ватерлинии – корабль пошел бы ко дну мгновенно. А выше ватерлинии – насколько? Скажем, если пробоина в обшивке судна выше уровня воды на метр – это много или мало? Вот, допустим, море волнуется, и волна два метра высотой, тогда что? На дно?

Кстати вспомнилось, что в холодной воде тонут быстрее – а море-то здесь северное.

И, несмотря на усталость, спать с такими мыслями уже я не мог.

Крик Цветковича в моем усталом сне – эти его дикие слова «Потонем за идею!» показались пророческими. А зачем поэт скакал на броневике? Почему он снился мне лысым? Что значит этот пируэт сонного сознания? Фрейд бы, конечно, сказал, что лысый литератор – это фаллический символ… Но почему фаллос – зовет на борьбу? Пробоина… снаряд… потонем… Чтобы не думать о пробоине, я стал анализировать ситуацию в целом: куда мы попали и как отсюда выбраться.

Команда никаких иллюзий не оставляла. Я и на берегу не особенно люблю шумные компании; например, в художественном мире я не сумел влиться ни в единый кружок по банальнейшей причине: мне невыносимо скучно имитировать энтузиазм. В беседах о современном искусстве я участия принимать не мог: крайне трудно выказывать интерес к шумному невежеству. Несколько раз случалось оказаться в обществе энтузиастов – фигуранты художественного процесса говорили значительные слова, а мне хотелось домой, к книжному шкафу, в котором обитали люди более осмысленные. Но какими бы дурнями ни казались богемные персонажи тех лет, они хотя бы жили на суше! Горлопаны хотя бы не строили корабль, на коем жизнь граждан зависит от их фанаберии. А впрочем, подумал я, именно корабль они и строят. И корабль этот тоже никуда не плывет. А когда их бумажный кораблик станет тонуть… а тонуть он станет, когда у хозяев художественной жизни кончатся деньги… на излишки деньги закончатся, когда не хватит и на главное… когда игрушечный корабль пойдет ко дну, станут ли спасать матросов с третьей палубы? Всем тем, кто обслуживал гламурный мир, дадут спасательные жилеты? Или предложат выплывать, кто как умеет?

От рассуждений о судьбах культуры меня отвлек странный звук, точно кто-то шумно ел суп. Знаете, бывают невоспитанные люди, которые шумно втягивают суп с ложки. Сложат губы дудочкой и засасывают суп, да еще причмокивают. Вот именно такой звук я и услышал – а суп, между прочим, на нашем судне не подавали.

И вот я лежал в темноте и слушал это страннейшее чавканье. Тишина, чернота, а потом вдруг чавк-чавк-чавк. И опять тишина на две минуты. И с неотвратимостью правды я понял, что это пробоина корабля всасывает воду. Корабль – как все корабли в подлунном мире – слегка качался с боку на бок; и когда пробитый борт наклонялся к воде – море вливалось через пробоину внутрь.

Попробовал по звуку определить, где находится дыра – вслушивался в чавканье: показалось – правее нашей каюты. Тогда я встал и пошел искать пробоину – ощупью нашел дверь, вышел в тесный и темный коридор.

Там, в черноте коридора, вспыхнул фонарь – меня осветил человек, стоявший шагах в трех.

– Ты тоже слышал? – спросила Присцилла и еще раз щелкнула зажигалкой, прикуривая. Оказывается, то был свет зажигалки, а не фонарика.

– Как вода заливает? Слышал, конечно.

– Что это – «вода заливает»?

Описать словами то, что море входит в дыру над ватерлинией, – оказалось довольно трудно. Вообще, убедить людей в грозящей им опасности практически невозможно. Можно посочувствовать прорицателям (например, Лаокоону или Кассандре), которые пытались донести до граждан предчувствия беды – как описать предчувствия, если даже очевидный факт я описать не мог.