Азарт

– Алкоголь тоже не продадут, и с табаком проблема, – я его вернул на землю.

– Это да… – поморщился Йохан, – есть свои минусы.

– Медицины тоже не будет, дети же сами не учатся, если их не заставить…

– На кой черт медицина, – сказал Йохан, – если войны вокруг. От холеры вылечат, а потом застрелят.

– Не всех застрелят. Кого-то вылечат от холеры и потом не застрелят. Население в мире растет.

– Тоже верно… А все-таки я бы детям поручил законы писать. Лучше выйдет, чем у взрослых.

– Ты уверен?

– Добрее законы будут.

Мысль эта меня заинтересовала.

– Послушай, Йохан, африканцы – они же для европейцев вроде как дети, разве не так? – Я сам удивился своему рассуждению, даже подумал, а не расист ли я, впрочем, мое интернациональное воспитание как будто бы исключало такую возможность. – Ведь всякие колонизированные африканские народы – они как бы заторможены в детстве… И остались для европейцев детьми. Или бедняки в Латинской Америке… Или в Азии…

– Это ты к чему? – Йохан отвлекся от своих банок, заинтересовался. – Думаешь, законодательство – оно как правила для взрослых и для детей – везде разное?

– Вопрос такой: как бы ты отнесся к тому, что африканцы издают для голландцев законы?

– Не понимаю я тебя.

Я был склонен к высокопарной болтовне, которую молодые люди принимают за философию.

– Возьмем большие империи, – сказал я самоуверенно. – Внутри империй есть метрополия и есть колонии, верно? Римляне или, скажем, англичане относились к другим народам как к детям, правильно? Малые народы в империях – как дети в школе.

– Смотрел я фильм про Оливера Твиста, – неприязненно сказал Йохан. – Ненавижу школу.

– Метрополии давали детям-колониям законы. Но ученик уходит из школы, когда подрастет. Вот как Голландия, когда ушла из Испанской империи.

– Верно, – согласился Йохан.

– Так вот, если дети вырастут – они свои законы придумают и сами станут других учить. Что, если африканцы для европейцев станут законы сочинять?

– Положим, – сказал Йохан, – один черный парень научил меня на тамтаме играть.

– А если черный парень научит тебя играть на пианино? А если он твое законодательство перепишет, что скажешь?

– Знаете, молодые люди, – заметил оксфордский профессор, следивший за нашей беседой, – я лично нахожу закономерным присутствие игрушки на флаге. И разговоры об африканцах симптоматичны. Между прочим, в этом суть любой утопии: дети учат родителей. Урок, данный обществу детьми, иногда называют революцией, – профессор распустил рот в улыбку, – бунт детей против взрослых порядков. Мир опять вошел в фазу ювенильного бунта.

Присцилла презрительно хмыкнула.

– Капиталисты – взрослые? А революционеры – дети? Я похожа на ребенка?

– Сущее дитя!

Сегодня я бы нашел, что ответить англичанину, я бы ему сказал, что картина Брейгеля «Игры детей» доказывает, что дети в своих забавах воспроизводят взрослый мир, предвосхищают взрослое бытие, только действуют неприкрыто и с большей жестокостью. Посмотрите, сказал бы я ему, чехарда, салочки, пятнашки, прятки – это ведь просто архетипы больших взрослых дел: так вот взрослые скачут через головы слабых, делая карьеру, так они гоняются за теми, кого считают добычей. Но скажи я это, англичанин парировал бы сразу: именно потому, что детям незнакомо чувство меры, они из достижений цивилизации ухитряются вычленить самое убогое и неосмысленное – и профанируют сложную систему. Что я смог бы возразить на этот аргумент? Только то, что жизнь человека коротка, смерть неизбежна, а перед смертью взрослые впадают в то же беспомощно-искреннее состояние, что и младенцы. Вечерняя зарница детства показывает, что катарсис короткого бытия вовсе не во взрослом состоянии человека. Так называемое взрослое бытие – довольно краткий эпизод биографии: это лишь период стяжательства и эгоизма. Когда взрослый человек заново становится ребенком, он видит тщету государства и производства – и заново понимает важность любви.

В тот день я ничего не сказал. Я просто этого не понимал. За меня сказала Присцилла:

– Войны и мерзость классовых привилегий. Вот и все достижения цивилизации. Знаете, что французские дети устроили в шестьдесят восьмом? Вылечили Францию! Дети рождаются, чтобы пристыдить отцов!

– О да. – Профессор зевнул. – Митингуют, стучат по консервным банкам, строят баррикады, пишут «Капитал». Цивилизации требуется послушание: гражданина – закону, ребенка – родителям, солдата – командирам.

– Вы повторяете сентенцию Лютера, – неожиданно сказал Август, молчавший до той поры, – Лютер утверждал, что крестьяне должны слушаться господ на основании заповеди «чти отца своего и мать свою».

– Разумно, – сказал оксфордский профессор.

– Курфюрсту Саксонскому тоже понравилось, – сказал Август. – Уместно было вспомнить о послушании во время Крестьянской войны.