Азарт

– Остановись! Есть же предел. Невозможно все время врать! – и рыдание, которое она до той поры сдерживала, прорвалось наружу. Жена тяжело заплакала, взахлеб, не вытирая слез. – В Европу! Нам надо в Европу! Там прогресс! Там признание… – Она рыдала и слова выкрикивала сквозь слезы, навзрыд: – Как без Европы! Приехали! Наконец! Ребенок в сырой дыре! Жулье кругом! Французская эта… – Жена не умела ругаться, и потому не договорила. – Европа ваша…

– И порох под полом.

– Молчи! Прошу тебя, замолчи, наконец! Устала я.

Глава семнадцатая Три мачты

От бессонной ночи болела голова, от бессмыслицы ныла душа. Все на нашем «Азарте» было нелепо – но довершением общей нелепости, этакой розочкой на торте абсурда, стала ссора с женой из-за французской журналистки. Вы знаете эти тягучие семейные сцены, когда сказать друг другу нечего, причин для ссоры будто и нет вовсе, но тоска накопилась. Жена отлично понимала, что я был не в каюте у француженки – одежда моя была перепачкана угольной пылью, а руки и лоб исцарапаны так, как ни одна дама не располосует, даже в пароксизме страсти. Что я мог сказать в свое оправдание? И надо ли вообще говорить? Мы провели остаток ночи, значительно глядя друг другу в глаза, вздыхая и кривя губы. Она устала от меня, думал я, сын болеет, все скверно; почему я не повез их в Крым? Женщине здесь тяжело; она думала отдохнуть, а попала на пиратский корабль, груженный порохом – но, странное дело, никакой жалости я не испытывал.

Знаем мы эти пылкие фразы: ах, я не хотела ехать в Ниццу, я была бы счастлива и в Воронеже! Так говорят супруги, у которых жизнь в Ницце не сложилась; но отчего они не поехали в Воронеж, если Воронеж так манил, разочарованные в Ницце дамы объяснить не могут. Да, жизнь в амстердамском порту оказалась своеобразной, но ведь мы сами хотели сюда поехать, нас никто не принуждал. Но выбраться отсюда уже пора. Обратно уже очень хотелось, вот это точно.

Утром плеснул себе в лицо теплой желтоватой водой из кувшина – кувшин заменял нам рукомойник – и пошел в кают-компанию. Кают-компания, как читатель помнит, располагалась в машинном отделении: сломанная машина служила матросам в качестве обеденного стола. Капитан Август все грозился эту машину отремонтировать – будто бы не хватало какого-то пустяка. Искали механика, ковыряли приборы, щелкали по циферблату – вот еще чуть-чуть, и сердце нашего парохода забьется вновь. А покуда мотор молчал, циферблаты не светились, машина служила столом, и служила, надо сказать, исправно. Металлическая поверхность годилась для резки овощей, а музыкант Йохан приладился открывать пивные бутылки о какой-то рычаг неизвестного нам назначения. Вокруг этой чудовищной серой стальной громадины с рычагами и кнопками свободно усаживалась вся наша безумная команда. Было нечто символическое в том, что обеды мы накрывали на машине: под нашими тарелками пряталась сила корабля, его нераскрытые возможности, его история и его будущее. Однажды «Азарт» себя еще покажет! И каждый из матросов панибратски трепал машину по стальному загривку: мол, терпи, старая кляча, скоро опять встанешь в строй.

Шел в кают-компанию я неохотно: не знал, как мне теперь смотреть на оксфордского профессора, на лысого актера, на предателя Якова. И встреча с француженкой меня не воодушевляла: щека до сих пор горела. Требовалось действовать, разоблачить заговорщиков, воззвать к справедливости – времени оставалось мало, но вот как раз действовать мне не хотелось. Ночные бдения с женой свели решимость на нет: уж если жене я ничего не могу объяснить, то как рассказать малознакомым людям о том, что наш корабль скоро взорвется. Невозможно такое сказать – не поверят. Однако пошел. Говорить правду надо, даже если тебя не слушают – так меня отец учил.

Вошел в машинное отделение – и ахнул. Машина исчезла.

Когда я пишу слова «машина исчезла», осознать дикость случившегося невозможно. Понимаете, машина, приводящая в движение корабль, – неважно, работающая машина или сломанная, – это огромный агрегат весом в тонну, это гигантский стальной комод, это сооружение, в котором тысячи деталей привинчены друг к другу, приварены и закреплены стальными скобами. Вынести эту штуковину из помещения корабля наружу – задача, равная тому, чтобы вынести Кремль из Москвы или передвинуть пирамиду Хеопса. Машину и от пола-то оторвать немыслимо, ее невозможно приподнять десятку матросов. Как ее вынести с корабля? И кому, скажите, и зачем, и на кой ляд может понадобиться неработающая машина?

Однако машины в помещении не было.

В стальном полу зияла дыра – машину отодрали от стального листа, коим был покрыт пол, причем местами стальной лист был покорежен и порван, словно бумага, – будто рука великана вырвала машину из пола.

Матросы «Азарта» стояли вокруг пустого места, завороженно взирали на зияющее пространство – так стоят погорельцы возле остова дома. Из «Принца Савойского» вырвали сердце, теперь эта посудина уже не была кораблем.