Азарт

Да, вы скажете, что машина и прежде не работала. Верно. Но она могла работать! Машина обещала работать! Машину можно было починить, механик вот-вот должен был появиться! Мы надеялись, у нас были планы, мы собирались дать нашему кораблю новую жизнь! Так ведь и человек с нездоровым сердцем надеется на лечение и врачей – но вырвите ему сердце, и он умрет. Мы могли отправиться на корабле «Азарт» вокруг света, мы могли на худой конец ходить по голландским каналам и рекам, мы могли плыть! И вот теперь – не можем. И даже мечтать уже не можем.

«Принц Савойский», он же «Азарт», эта ржавая посудина с ободранной обшивкой, разобранной палубой и пробоиной в борту, вдруг сделался невесомым, как будто центр тяжести у посудины был утрачен. Я почувствовал, как легкая волна, лениво бившая в причал, треплет судно и швыряет его из стороны в сторону – без машины корабль уже ничего не весил, превратился в пустую консервную банку. Йохан, музыкант-авангардист, который колотит палками по консервным банкам, теперь может играть на нашем корабле – только на это «Азарт» и годится.

Я входил в кают-компанию с намерением разоблачать, рассказать о порохе, о снарядах, о заговоре – но то, что стряслось, заставило забыть про порох и торпеды. Взрывать было уже нечего: корабля просто не стало. И это чувствовал любой – взгляды матросов потухли, в кают-компании было тихо.

Ни Августа, ни немецких рыбаков я в кают-компании не увидел. Матросы сказали, что, когда Август увидел пустую каюту, он оцепенел; долго стоял, схватившись за голову, а потом внезапно сошел на берег и взял с собой немцев. Ничего не сказал, ничего объяснять не стал, просто ушел вдаль по причалу. Кричали ему вслед – капитан не ответил.

Случившееся обсуждали уже без него. Оксфордский профессор Адриан и негоциант Яков немедленно выяснили истину. О, то были дотошные люди, и к тому же у них были виды на корабль, они уже глядели на «Азарт» как на свою собственность, воровства на судне допустить не могли. Что там ГБ или инквизиция, им до Якова и Адриана далеко! Эти ребята нашли виноватого мгновенно, быстрее любого следователя или монаха-доминиканца. Адриан Грегори и Яков обступили злосчастного ловчилу Микеле с двух сторон: англичанин цепкой рукой держал за плечо растерянного Микеле, а Яков своими узловатыми пальцами крутил итальянцу ухо. Микеле закатывал глаза, терпел боль молча, но слезы крупными голубыми каплями набухали в больших карих глазах. Яков выворачивал ухо Микеле с холодной жестокостью, ногтями раздирал кожу и крутил, крутил.

Ухо у Микеле было уже лилового цвета, раздулось вдвое против объемов, предусмотренных природой, а сам итальянец сделался пунцовым от страданий.

Оказалось, что машину с корабля вынес он.

Представить, как тщедушный человечек со смешной проплешинкой на курчавой голове вынес гигантскую машину – да просто сдвинул агрегат с места! – было невозможно. А вот поди ж ты! Унес! Страсть к легкой наживе двигает горы, а вот желание безвозмездно созидать – гор, увы, не двигает.

Неуемный Микеле своровал с судна все, что можно было унести легко, а также все, что унести было теоретически нельзя: он украл компас, барометр, секстант, отпилил ножовкой фальшборт, отодрал кое-что из обшивки с бортов, а вот теперь вынес и машину из машинного отделения. Каждый раз, вынося с корабля очередной предмет, Микеле оправдывал себя тем, что после удачной негоции он все купит и вернет сворованное в двойном размере. Он намеревался купить два секстанта и два барометра. Он вовсе не собирался разрушать корабль, он томился и страдал от того, что его деяния подтачивают общие планы. Корабль обязательно поплывет, и он, Микеле, будет способствовать возрождению корабля, а текущие проделки – это так, своим чередом, это не считается. Роковым, поворотным пунктом стала кража штурвала, учиненная Цветковичем: после кражи штурвала Микеле решил не возмещать ущерб даже в мечтах – он стал торопиться и лихорадочно крал все подряд. Безумное желание ободрать обшивку «Азарта» и загнать ее как металлолом было вызвано уже этим новым поворотом сознания. Оказывается, итальянец продал и машину корабля как металлолом тем самым дельцам, коим прежде собирался загнать корабельную обшивку, да его остановили.

В ту ночь, когда заговорщики обсуждали свои коварства, а я лежал в угольном бункере, трепеща от страха, когда Присцилла (в этом журналистка призналась сама) рыдала в углу своей каюты от злости на мою бесчувственность – в эту самую ночь Микеле разобрал машину «Принца Савойского» и вынес по частям на причал. Помогал ему в этом предприятии поэт Цветкович, точнее, многочисленная сербская родня поэта. Оказалось, что Цветковича окружает обильная диаспора западных славян, многоступенчатая родня съехалась нынче на обещанный концерт. Двоюродные дяди с бутылками ракии и не-пойми-кому-тетки с ярко напомаженными губами явились на наш корабль. Взойдя на борт, эти суетливые пылкие люди в два счета разобрали и развинтили машину, уцелевшую в двух мировых войнах.

– Зачем ты украл машину? – спрашивали у Микеле. – Зачем?