Азарт

– Бог, несомненно, хотел показать, что из национальной идеи нельзя строить универсальное общежитие. Империя, церковь, демократия воспроизводят ту же эгоистическую модель поведения. Лучшим доказательством бытия Божьего является тщета перемен. Так родители могут дать ребенку покурить, чтобы тот закашлялся и отказался от соблазна.

– Но если отказаться от демократии, церкви, империи, то что останется? – спросил Йохан удивленно.

– Главное останется, – сказал Август. – Семья и любовь.

– А как голосовать? – спросил Йохан.

– Ты за маму с папой тоже голосуешь?

Так он говорил в тот день – и мы все запомнили слова о семье, а сегодня шел, согнувшись под тяжестью мачты, и мы все следили за ним и за двумя немецкими рыбаками, но с мест не трогались.

Август сделал еще несколько шагов и застонал от тяжести – я подумал, что он сейчас упадет.

И тут на пристань спрыгнул Йохан, безумный музыкант-авангардист, подбежала журналистка Присцилла, я подставил плечо, и даже моя жена пришла на пристань и взялась за дело рядом с Присциллой. Вместе мы кое-как донесли бизань до корабля.

С третьей мачтой мы уже вовсе упарились. Воспоминание о мешках с какао, которые мы давеча таскали, казалось теперь нам детской сказкой, – ну разве это работа? Вот пронесите мачту по причалу, да поднимите ее на борт корабля, да растяните шпангоуты, да закрепите ванты в клюзах. Постепенно мы стали говорить друг с другом на этом – неведомом нам прежде – языке.

Краем глаза я видел, как смотрят на нас английский профессор, лысый актер и коварный Яков. Брат Якова, преступный Янус, тот шнырял где-то в толпе, я помнил, что он готовит какую-то каверзу, но теперь было не до него – мы волочились под тяжестью фок-мачты под взглядами зевак и побирушек, а с верхней палубы «Азарта» нас буквально прожигали взглядами заговорщики. Внезапно Микеле (он все еще стоял подле Якова, который время от времени покручивал ему ухо) вырвался и, спрыгнув на причал, подбежал к нам.

– Позволь тебе помочь, – обратился он к Августу, и тот кивнул.

– Берись рядом с Присциллой, женщинам тяжело.

И Микеле встал рядом с Присциллой.

Но перевалить третью мачту через борт сил уже не было никаких.

– Еще бы нам человека наверху, – сказал рыбак Штефан. Немецкий рыбак вообще редко открывал рот и уж никогда не жаловался, но, видать, и впрямь устал.

Те трое, что стояли наверху – Яков, Адриан и лысый актер, – они не шевельнули и пальцем, чтобы помочь. И даже супруга Августа Саша (хотя, строго говоря, какая с нее помощь?) и та не сделала ни одного движения в нашу сторону – так и стояла, прижавшись к оксфордскому профессору. Я успел подумать – краем сознания, поскольку думать полноценно в тот момент не мог, – что Август словно не замечает ничего, ему было безразлично, как ведет себя его жена.

– Да, человек наверху нам нужен. Пойдешь? – это мне Август сказал.

– Есть человек наверху, – раздался голос с палубы.

Это говорил Хорхе, он возник на палубе внезапно и принял конец мачты.

И только когда мы перевалили фок-мачту через борт, Август спросил его:

– А где ты раньше был?

– В грузовом отсеке прятался, – сказал Хорхе.

– А. Ну ладно.

И больше ничего сказано не было.

Но как посмотрели на бродягу Хорхе заговорщики – Яков сощурил глаза и сверлил испанского бродягу взглядом.

Мы поставили фок-мачту и привязали реи – а толпа внизу с пристани смотрела, как мы устанавливаем эти три креста, как натягиваем ванты. Голландцы с ганзейскими немцами – они прирожденные моряки, да и испанцу не привыкать к морским работам. Не зря их Армада покоряла водные пространства.

«А вот теперь и команда есть», – подумал я.

И еще подумал: не поздно ли?

– А спектакль как же? – поинтересовался Адриан у окружающих. – Столько готовились, и где же спектакль?

– Неужели зря помост строили? – спросила Саша.

– Даешь представление! – рявкнул лысый актер. – Бегу на сцену!

– Самое время начинать, – процедил Яков.

И Цветкович со сцены нам помахал рукой. Мол, пора!

Толпа, отдавшая было свое внимание нашим корабельным подвигам, отвернулась от «Азарта» и глазела теперь на помост.

Хорхе подошел ко мне и сжал руку.

– Приготовься, – прошептал он.

Мы стояли плечом к плечу и ждали.

В тихом, молочном и жарком воздухе прозвенел петушиный тенорок поэта Цветковича:

– Представление начинается!

Глава восемнадцатая Концерт

Многое я хотел сказать Августу, о многом хотел спросить его, но когда оказался рядом с капитаном на палубе, не нашел нужных слов.

Капитан стоял подле меня, дышал тяжело, и пот стекал вдоль его костлявого лица. Немцы возились с реями грот-мачты, подвязывали скатанный грот-марсель; парус сыскался все в той же бездонной кладовке, где лежали гнилые веревки – наверняка такой же ветхий, как и все прочее на судне. Немецкие рыбаки крепили парус, Август следил за работой со странным выражением лица – капитан выглядел отнюдь не гордым, но (точнее определения не подберу) обреченным. Свою бескозырку Август держал в руке, ленты устало свисали вниз.

Я заглянул ему в лицо, тронул капитана за рукав.

– Тебе очень больно?