Азазель

— Зуров, вы?! — просипел Фандорин, наконец уразумев, что всё ещё находится не на том свете, а на этом.

— Не «вы», а «ты». Мы на брудершафт пили, забыл?

— Но за-зачем? — Эраста Петровича снова начало колотить. — Непременно хотите сами меня прикончить? Вам что, премию за это обещал этот ваш Азазель? Да стреляйте, стреляйте, будь вы прокляты! Надоели вы мне все хуже манной каши!

Про манную кашу вырвалось непонятно откуда — должно быть, что-то давно забытое из детства. Эраст Петрович хотел и рубаху на груди рвануть — вот, мол, тебе моя грудь, стреляй, но Зуров бесцеремонно тряхнул его за плечи.

— Кончай бредить, Фандорин. Какой Азазель? Какая каша? Дай-ка я тебя в чувство приведу. — И незамедлительно влепил измученному Эрасту Петровичу две звонкие оплеухи. — Это же я, Ипполит Зуров. Немудрено, что у тебя после таких напастей мозги расквасились. Ты обопрись на меня. — Он обхватил молодого человека за плечи. — Сейчас отвезу тебя в гостиницу. У меня тут лошадка привязана, у этого (он пнул ногой недвижное тело Пыжова) — дрожки. Домчим с ветерком. Обогреешься, хватанёшь грогу и разъяснишь мне, что у вас здесь за шапито такое творится.

Фандорин с силой оттолкнул графа:

— Нет уж, это ты мне разъясни! Ты откуда (ик) здесь взялся? Зачем за мной следил? Ты с ними заодно?

Зуров сконфуженно покрутил чёрный ус.

— Это в двух словах не расскажешь.

— Ничего, у меня (ик) время есть. С места не тронусь!

— Ладно, слушай.

И вот что поведал Ипполит.

* * *

— Думаешь, я спроста тебе адрес Амалии дал? Нет, брат Фандорин, тут целая психология. Понравился ты мне, ужас как понравился. Есть в тебе что-то… Не знаю, печать какая-то, что ли. У меня на таких, как ты, нюх. Я будто нимб у человека над головой вижу, этакое лёгкое сияние. Особые это люди, у кого нимб, судьба их хранит, от всех опасностей оберегает. Для чего хранит — человеку и самому невдомёк. Стреляться с таким нельзя — убьёт. В карты не садись — продуешься, какие кундштюки из рукава ни мечи. Я у тебя нимб разглядел, когда ты меня в штосс обчистил, а потом жребий на самоубийство метать заставил. Редко таких, как ты, встретишь. Вот у нас в отряде, когда в Туркестане пустыней шли, был один поручик, по фамилии Улич. В любое пекло лез, и всё ему нипочём, только зубы скалил. Веришь ли, раз под Хивой я собственными глазами видел, как в него ханские гвардейцы залп дали. Ни царапины! А потом кумысу прокисшего попил — и баста, закопали Улича в песке. Зачем его Господь в боях сберёг? Загадка! Так вот, Эразм, и ты из этих, уж можешь мне поверить. Полюбил я тебя, в ту самую минуту полюбил, когда ты без малейшего колебания пистолет к голове приставил и курок спустил. Только моя любовь, брат Фандорин, — материя хитрая. Я того, кто ниже меня, любить не могу, а тем, кто выше, завидую смертно. И тебе позавидовал. Приревновал к нимбу твоему, к везению несусветному. Ты гляди, вот и сегодня ты сухим из воды вышел. Ха-ха, то есть вышел-то, конечно, мокрым, но зато живым, и ни царапинки. А с виду — мальчишка, щенок, смотреть не на что.

До сего момента Эраст Петрович слушал с живым интересом и даже слегка розовел от удовольствия, на время и дрожать перестал, но на «щенка» насупился и два раза сердито икнул.

— Да ты не обижайся, я по-дружески, — хлопнул его по плечу Зуров. — В общем, подумал я тогда: это судьба мне его посылает. На такого Амалия беспременно клюнет. Приглядится получше и клюнет. И всё, избавлюсь от сатанинского наваждения раз и навсегда. Оставит она меня в покое, перестанет мучить, водить на цепке, как косолапого на ярмарке. Пускай мальчугана этого своими казнями египетскими изводит. Вот и дал тебе ниточку, знал, что ты от своего не отступишься… Ты плащ-то накинь и на, из фляги хлебни. Изыкался весь.

Пока Фандорин, стуча зубами, глотал из большой плоской фляги плескавшийся на донышке ямайский ром, Ипполит набросил ему на плечи свой щегольский чёрный плащ на алой атласной подкладке, а затем деловито перекатил ногами труп Пыжова к кромке набережной, перевалил через бордюр и спихнул в воду. Один глухой всплеск — и осталась от неправедного губернского секретаря только тёмная лужица на каменной плите.

— Упокой, Господи, душу раба твоего не-знаю-как-звали, — благочестиво молвил Зуров.

— Пы-пыжов, — снова икнул Эраст Петрович, но зубами, спасибо рому, больше не стучал. — Порфирий Мартынович Пыжов.

— Всё равно не запомню, — беспечно дёрнул плечом Ипполит. — Да ну его к чёрту. Дрянь был человечишко, по всему видать. На безоружного с пистолетом — фи. Он ведь, Эразм, убить тебя хотел. Я, между прочим, жизнь тебе спас, ты это понял?

— Понял, понял. Ты дальше рассказывай.