Азазель

Он выскочил в коридор и очень быстро вернулся. Последнее, что видел Эраст Петрович перед тем, как ему на плечи, до самых колен, натянули грубую мешковину, — была бесстрастная, абсолютно каменная физиономия Джона Морбида. Жаль, конечно, что белый свет показал Эрасту Петровичу на прощанье именно этот, не самый чарующий свой лик, однако в пыльной темноте мешка оказалось ещё хуже.

— Дай-ка я ещё верёвочкой поверх перехвачу, — донёсся голос Франца. — Ехать недалеко, но так оно верней будет.

— Да куда ему деться? — басом ответил Морбид. — Чуть дёрнется, я ему в брюхо нож всажу.

— А мы всё-таки перехватим, — пропел Франц и обмотал верёвкой поверх мешка так крепко, что Эрасту Петровичу стало трудно дышать.

— Пошёл! — ткнул пленника дворецкий, и Фандорин вслепую двинулся вперёд, не вполне понимая, почему его нельзя прирезать прямо здесь, в комнате.

Два раза он споткнулся, на пороге гостиницы чуть не упал, но лапища Джона вовремя ухватила его за плечо.

Пахло дождём, пофыркивали лошади.

— Вы двое, как управитесь, вернитесь сюда и всё приберите, — раздался голос Бежецкой. — А мы возвращаемся.

— Не беспокойтесь, мэм, — пророкотал дворецкий. — Вы сделали свою работу, мы сделаем свою.

О, как хотелось Эрасту Петровичу сказать Амалии напоследок что-нибудь этакое, что-нибудь особенное, чтоб запомнила его не глупым перетрусившим мальчишкой, а храбрецом, доблестно павшим в неравной схватке с целой армией нигилистов. Но проклятая груша лишила его даже этого последнего удовлетворения.

А тут поджидало бедного юношу ещё одно потрясение, хотя, казалось бы, после всего перенесённого какие ещё могли быть потрясения?

— Душенька Амалия Казимировна, — сказал по-русски знакомый уютный тенорок. — Позвольте старику с вами в карете прокатиться. Потолкуем о том о сём, да и посуше мне будет, сами видите, вымок весь. А Патрик ваш пускай в мои дрожечки сядет да за нами едет. Не возражаете, лапушка?

— Садитесь, — сухо ответила Бежецкая. — Да только я вам, Пыжов, никакая не душенька и уж тем более не лапушка.

Эраст Петрович глухо замычал, ибо разрыдаться с грушей во рту было совершенно невозможно. Весь мир ополчился на несчастного Фандорина. Где взять столько сил, чтобы сдюжить в борьбе против сонма злодеев? Вокруг одни предатели, аспиды злоядные (тьфу, заразился от проклятого Порфирия Мартыновича словоблудием!). И Бежецкая со своими головорезами, и Зуров, и даже Пыжов, сума перемётная — все враги. Прямо жить не хотелось в этот миг Эрасту Петровичу — такое он ощутил отвращение и такую усталость.

Впрочем, жить его никто особенно и не уговаривал. Похоже, у конвоиров на его счёт были планы совсем иного свойства.

Сильные руки подхватили пленника и усадили на сиденье. Слева взгромоздился тяжёлый Морбид, справа лёгкий Франц, хлопнул кнут, и Эраста Петровича откинуло назад.

— Куда? — спросил дворецкий.

— Велено к шестому пирсу. Там поглубже и течение опять же. Ты как думаешь?

— А мне всё едино. К шестому так к шестому.

Итак, дальнейшая судьба Эраста Петровича представлялась достаточно ясно. Отвезут его к какому-нибудь глухому причалу, привяжут камень и отправят на дно Темзы, гнить среди ржавых якорных цепей и бутылочных осколков. Исчезнет бесследно титулярный советник Фандорин, ибо получится, что не видела его ни одна живая душа после парижского военного агента. Поймёт Иван Францевич, что оступился где-то его питомец, а правды так никогда и не узнает. И невдомёк им там, в Москве и Питере, что завелась у них в секретной службе подлая гадина. Вот кого изобличить бы.

А может, ещё и изобличим.

Даже будучи связанным и засунутым в длинный, пыльный мешок, Эраст Петрович чувствовал себя несравненно лучше, чем двадцатью минутами ранее, когда в окно таращился фосфоресцирующий призрак и от ужаса парализовало рассудок.

Дело в том, что имелся у пленника шанс на спасение. Ловок Франц, а правый рукав прощупать не догадался. В том рукаве стилет, на него и надежда. Если б изловчиться, да пальцами до рукоятки достать… Ох, непросто это, когда рука к бедру прикручена. Сколько до него ехать, до этого шестого пирса? Успеешь ли?

— Сиди тихо. — Морбид ткнул локтем в бок извивающегося (верно, от ужаса) пленника.

— Да уж, приятель, тут вертись не вертись, всё одно, — философски заметил Франц.

Человек в мешке ещё с минуту подёргался, потом глухо и коротко гукнул и затих, видимо, смирившись с судьбой (проклятый стилет перед тем как вытащиться, больно обрезал запястье).

— Приехали, — объявил Джон и приподнялся, озираясь по сторонам. — Никого.

— А кому тут быть в дождь, среди ночи? — пожал плечами Франц. — Давай что ли, пошевеливайся. Нам ещё назад возвращаться.

— Бери за ноги.

Они подхватили перекрученный верёвкой свёрток и понесли его к дощатому лодочному причалу, стрелой нависшему над чёрной водой.