Азбука

Когда сегодня я думаю о молодой Славинской, она видится мне на фоне множества лиц наших однокурсников, которые подтверждают некую закономерность тех времен. Возможно, в других университетах студенты происходили в основном из чиновничьих семей, в Вильно же преобладали выходцы из поместий, усадеб и именьиц, в первом или втором поколении. Доля представителей прочих сословий была низкой, а крестьян — близкой к нулю. Это правило не распространялось на евреев, которые были родом из купеческих семей, порой очень бедных. Такая закономерность означала родню в деревне, что очень пригождалось во время войны. Наш товарищ по Секции оригинального творчества Теодор Буйницкий, который разозлил виленское общественное мнение, напечатав пропагандистские стишки в советской «Правде виленской», период немецкой оккупации провел в имении своих родственников недалеко от Шавлей[426]. Славинская тогда тоже жила у тетки в Жемайтии. Рассказ, который я услышал из ее уст уже после войны, дает представление о времени, застывшем в некоторых европейских провинциях. Молодая барышня из Вильно понравилась одному местному шляхтичу, и тот отправился свататься. Тетка, возмущенная тем, что он не знает своего места — ведь не пан, а всего лишь мелкопоместный дворянчик, — велела подать ему черную похлебку и положить в его телегу арбуз[427]. Стало быть, в Жемайтии, как ни в чем не бывало, продолжался семнадцатый век, несмотря на идущую рядом апокалиптическую войну.

У шляхтича был наметанный глаз: аспирантка из Вильно, светловолосая и хорошо сложенная, была сильной девушкой — в хозяйстве в самый раз. А вот ее спортивные увлечения были бы для него бесполезны: пользуясь близостью Вилии и окрестных озер, она много тренировалась и стала великолепной пловчихой, чего нельзя упустить в списке ее достоинств. Другие достоинства привели ее к профессорской тоге. Как литературовед она специализировалась в истории польской и французской драмы, а также в творчестве Норвида. Однако докторскую диссертацию «Трагедия в эпоху „Молодой Польши“» защитила лишь после войны, в 1948 году, в Торунском университете.

Фигура Славинской должна заинтересовать историков (а таковые наверняка будут), которые займутся вкладом Вильно в культуру и политику послеялтинской Польши. Как известно, «Жагары» породили в виленской университетской среде левое политическое движение под предводительством Генрика Дембинского. Движение это один раз победило на выборах в «Братняк», а затем продолжало дрейфовать влево, издавая журналы «По просту» и «Разем»[428]. После 1945 года его выжившие участники продолжали держаться вместе как неформальная, но влиятельная «виленская группа». Однако в Университете Стефана Батория была и католическая организация «Возрождение», к которой, кстати сказать, принадлежал когда-то Генрик Дембинский. В своих первых политических баталиях он мог рассчитывать, по крайней мере, на часть «возрожденцев», поскольку они не испытывали симпатии к «национальной идеологии». Однако они не пошли за Генриком, когда тот избрал путь коммунистической революции. С «Возрождением» у меня ассоциируются Станислав Стомма, Ирена Славинская, Антоний Голубев с женой и Чеслав Згожельский. После 1945 года эти имена часто встречаются на страницах «Тыгодника повшехного», а Стомма даже становится его ведущим публицистом. Не подлежит сомнению, что в данном случае деятельность воспитанников виленского вуза оказывается крайне важной. Славинская, преподававшая сначала в Торунском, а затем в Люблинском католическом университете, осталась идеально не восприимчивой к правительственным соблазнам — как в научной работе, так и в педагогической деятельности, что я отмечаю с удовольствием. Правда, я должен заметить, что наши образы мышления всегда разнились, и с некоторыми ее книгами я готов поспорить.

Я был рад, что в Люблине она нашла пристанище и возможность приложить свои силы. В годы ПНР мы не были полностью отрезаны друг до друга. После 1956 года стали возможны заграничные поездки, и мы встретились в Париже — кажется, году в 1958-м. Кроме того, Ирена побывала в Америке, в частности, на факультете славянских языков Калифорнийского университета в Беркли. Возможно, ее рассказы о современной польской литературе каким-то образом повлияли на решение этого университета пригласить меня на работу. Ее труды о театре были посвящены французским писателям, и потому она часто бывала в Париже. Там профессора ЛКУ, как правило, останавливались в доме паллотинцев на улице Сюркуф, где располагалось издательство «Editions du Dialogue». Мое тесное сотрудничество с отцом Юзефом Садзиком при переводе Библии и со spiritus movens издательства Данутой Шумской (выпускницей ЛКУ) тоже приводило меня на улицу Сюркуф, когда в семидесятые годы я приезжал в Париж из Америки, и нам с Иреной было приятно вспоминать за столом виленские времена.