Читаем Азбука полностью

Вскоре факультет гуманитарных наук ЛКУ выступил с инициативой присвоить мне степень почетного доктора, а в 1980 году университет утвердил это решение. Мне кажется, всем этим занималась главным образом Славинская, что я приписываю частично своим литературным заслугам, но в немалой степени и широко известной солидарности вильнян. Во всяком случае, на торжественной церемонии в июне 1981 года с участием толпы студентов и Леха Валенсы она приветствовала меня и сияла больше всех.

Такова история двух воспитанников УСБ — представителям новых поколений эта аббревиатура уже ничего не говорит, а означает она Университет Стефана Батория. Я вижу Ирену в нашем тесном помещении кафедры полонистики, куда нужно было входить со стороны улицы Великой (приблизительно там же ютится и нынешняя кафедра польской филологии Вильнюсского университета). Вспоминаются мне и другие студенты, толпившиеся на собраниях секции. Теодор Буйницкий, застреленный слишком усердными ребятами из подполья, Казимеж Халабурда, умерший в советском лагере, Збигнев Фолеевский, Ежи Путрамент — хотя я не уверен, не пришел ли он позже из-за того, что в «Жагарах» я обвинял его первые новеллы в «формализме». И еще несколько имен, которые рассеялись, не оставив и следа. Среди них — гордившаяся своей красотой и занятая привлечением мужских взоров больше, чем учебой, барышня Пюревич, которая хранится в моей коллекции тамошних фамилий, таких как Чепулковский, или пани Качановская, или пан Жабко-Потопович.

В нашем кругу Ирена Славинская отличалась сильной индивидуальностью и оправдала связанные с ней ожидания — ведь мы не ограничивали понятие творчества стихами или так называемой художественной прозой. И я, благодарный товарищ, записываю несколько деталей ее биографии и одновременно университетского приключения.

Славоневский и Слычко

Славоневский был двухметровым верзилой, но не напоминал спортсмена — скорее толстый стебель. Слычко казался рядом с ним маленьким — с острым носом, тонкой шеей и ушами как у летучей мыши. Еще до войны они были неразлучными друзьями. Я знал их, поскольку оба (или только Славоневский?) работали в техническом отделе Польского радио в Вильно. Во время немецкой оккупации они основали фирму «Славоневский и Слычко», специализировавшуюся в поставках для немецкой армии, но какой-то их продукт, поддельная мазь против отморожений, взбесил немцев, которые арестовали их и расстреляли. По крайней мере, так мне рассказывали — ведь меня тогда не было в Вильно. Совершенно невозможно, чтобы эта фирма упоминалась в каких-либо мемуарах, поэтому я выкладываю здесь эти фамилии.

Слендзинский, Людомир

Был одним из наших периодически менявшихся учителей рисования. Я хорошо его помню. Невысокий, темноволосый, с круглым лицом и пристальным, внимательным взглядом темных глаз из-за очков. Он уделял нам не слишком много внимания. Виленские гимназии обеспечивали штатными должностями местных художников, которые как-то умели справляться со скукой уроков. Потом он стал заведующим кафедрой монументальной живописи на художественном факультете нашего университета.

Его личность всегда казалась мне довольно загадочной — как, впрочем, и его живопись, которая упрямо отмежевывалась от современности (как от девятнадцатого, так и от двадцатого века), но настолько убедительно представляла человеческие тела, что на фоне других художников нашего города он выделялся больше всех. Он был самым что ни на есть коренным вильнянином, сыном и внуком местных художников Александра и Винценты Слендзинских. Отсюда раннее знакомство с художественной мастерской и переданные по наследству секреты ремесла (методы изготовления красок, позолоты, грунтовки дерева).

Он родился в 1889 году. Детство провел в Вильно и в имении Кочуны в Ковенской губернии, у своих теток Констанции Прозор и Изабеллы Фронцкевич. Сначала хотел стать пианистом, но одновременно ходил в школу Трутнева (ту самую, где учился Хаим Сутин). После выпускных экзаменов уехал учиться в Петербург, где в 1916 году окончил Академию художеств.

Так значит, в двадцатом веке такая живопись, как у него, была возможна? Это кажется невероятным. Похоже, что в Париже, куда Слендзинский отправился в 1924 году, он не замечал ни импрессионистов, ни фовистов, ни кубистов, а, переехав в Италию, погрузился в Возрождение, прежде всего флорентийское. В своих индивидуальных и групповых портретах он хотел быть хорошим ремесленником, подсмотревшим приемы флорентийских мастеров. Он занимался полихромной скульптурой, поэтому некоторые из его портретов — барельефы, в которых нет ничего от прихотливости линий и сосредоточенности на цвете, характерных для двадцатого века. Из этого следует, что вопреки столетию, которое много рассуждало об искусстве с большой буквы и авангарде, он не творил, а исполнял — внимательно и старательно. Кстати говоря, он был членом группы «Ритм».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аль Капоне: Порядок вне закона
Аль Капоне: Порядок вне закона

В множестве книг и кинофильмов об Альфонсо Капоне, он же Аль Браун, он же Снорки, он же Аль «Лицо со шрамом», вымысла больше, чем правды. «Король гангстеров» занимал «трон» всего шесть лет, однако до сих пор входит в сотню самых влиятельных людей США. Структуру созданного им преступного синдиката изучают студенты Гарвардской школы бизнеса, на примере судебного процесса над ним учатся юристы. Бедняки считали его американским Робин Гудом, а правительство объявило «врагом государства номер один». Капоне бросал вызов политикам — и поддерживал коррупцию; ускользал от полиции — но лишь потому, что содержал её; руководил преступной организацией, крышевавшей подпольную торговлю спиртным и продажу молока, игорные дома и бордели, конские и собачьи бега, — и получил тюремный срок за неуплату налогов. Шикарный, обаятельный, щедрый, бесстрашный Аль был кумиром молодёжи. Он легко сходился с людьми, любил общаться с журналистами, способствовавшими его превращению в легенду. Почему она оказалась такой живучей и каким на самом деле был всемирно знаменитый гангстер? Екатерина Глаголева предлагает свою версию в самой полной на сегодняшний день биографии Аля Капоне на русском языке.

Екатерина Владимировна Глаголева

Биографии и Мемуары
А мы с тобой, брат, из пехоты
А мы с тобой, брат, из пехоты

«Война — ад. А пехота — из адов ад. Ведь на расстрел же идешь все время! Первым идешь!» Именно о таких книгах говорят: написано кровью. Такое не прочитаешь ни в одном романе, не увидишь в кино. Это — настоящая «окопная правда» Великой Отечественной. Настолько откровенно, так исповедально, пронзительно и достоверно о войне могут рассказать лишь ветераны…Хотя Вторую Мировую величают «войной моторов», несмотря на все успехи танков и авиации, главную роль на поле боя продолжала играть «царица полей» пехота. Именно она вынесла на своих плечах основную тяжесть войны. Именно на пехоту приходилась львиная доля потерь. Именно пехотинцы подняли Знамя Победы над Рейхстагом. Их живые голоса вы услышите в этой книге.

Артем Владимирович Драбкин

Биографии и Мемуары / Военная документалистика и аналитика / История / Проза / Военная проза / Образование и наука